Возвращение Орла. Том 1

– Да что нам большинство? Ты, Толян, свою дерьмократию из головы удали, не люблю я это слово – большинство, бр-р-р…

«Что ни скажи, всё не так», – вздохнул рыжий, чувствуя, как, несмотря на свою брыкливость, старшинство над собой начал признавать.

– Так куда, ты говоришь, они поехали?

– На косу.

– На кё-ёсу, – передразнил Гога, закрепив этим своё верховенство, – на этой змеючей реке кос больше, чем домов в Москве.

– В сторону Овощного.

– Поехали.

Рыжий тихо выругался и повернул ключ зажигания.

В сумбурных директивах отмечалось, что есть только три места на реке, где этот замаскированный под физиков-колхозников десант мог попасть на присылаемый за ними корабль (катер? баржу? ракету на воздушных крыльях?). Первые два как будто понятны: Коломна, заштатный городок, почему-то попавший вдруг у этих стратегов в чуть ли не мировую столицу, и устье Ройки, где строился первый российский военный корабль «Орёл», якобы прообраз того, не зная чего. А третье было неизвестно даже таким крутым дядькам, которые их сюда командировали… «По обстановке…»

Толян было воспротивился этой странной командировке – куда? У нас же серьёзное дело, коммунизм рушить – в самом разгаре! Но его осадили, обидно осадили. Некоторые слова хлёстче подзатыльника. Крутые дядьки…

Мы едем!

…в слове «свободный» есть доля шутки.

Г. Гессе, «Игра в бисер»

Не грех ли на залив сменять дом колченогий, пусторукий…

Б. Ахмадулина, «Побережье»

Что за жизнь должна быть у людей, чтобы только от перемены несвободы на меньшую они уже сходили с ума? Или дело именно в перемене? Выбрались из подвалов – в прямом и переносном смысле. Или – в весне? Что для них свобода?

Поселение Малеевское, оно же совхозное отделение «Овощное», от Деднова (Дединово местные чаще называют по-старому – Дедново) вверх по течению Оки километра четыре, по асфальту все десять.

Нет в нашей средней полосе поры лучше, чем середина мая: всё цветёт, щепка на щепку лезет (Ощепков на Ощепкову, «Люба! Я вернулся!»), земля дышит, рвёт её изнутри семя и рвётся само, и рыба, и птица, и откомандированный в колхоз физик – все с ума сходят. Весна!

Эх, разогнаться бы до сверхзвуковой – быстрее, быстрее, хотится, хотится… – но то и дело приходилось тормозить, даже останавливаться: слева направо переходило дорогу одно коровье стадо, через километр справа налево другое, ещё через полкилометра третье стадо вообще шло по дороге, украшая асфальт дымящимися заплатами, а по сторонам, вблизи и вдалеке, тут и там виднелись ещё и ещё разноцветные коровьи семейства.

Поручик от нетерпения нервничал, Аркадий ликовал:

– Свобода! Воля! – В восхищении тыкал пальцем в скопления крупных рогатых и радостно выдыхал: – Вот это галока!

Поручик и не переспрашивал, какая-такая галока (команда начинала привыкать, что Аркадий вытворял последнее время со словами не пойми что, иногда произнося и самому себе непонятные созвучья), но про себя подумал, что если кто-то захотел бы придумать этакую коровью планету, то лучшего прообраза, чем эта окская пойма, нигде в мире не найти.

– Плодитесь, коровы! – орал не своим голосом в открытое окно Аркадий. – Плодитесь, жизнь коротка! – И опять своё: – Свобода! Воля!

После поворота перед Бором дорога километров пять петляла вдоль Прорвы, утонувшей в густом дурмане черёмуховых зарослях. И само Малеевское кипело белым – цвели яблони и вишни. И маленькое человеческое облачко, движущееся на трёх железяках к заветному месту на волшебной реке, тоже кипело белой радостью ожидания… чего?

О, как проста и одновременно непостижима природа этой ожидаемой радости… проста, конечно, проста, ибо всего-то закупка «лучка зелёного» на закуску – а что может быть обыденней? – уже отголосок древнего общего моления, малого собора, единения той души, которая в таком вот соединённом виде и есть – русский человек, с песней, пляской и хороводом; души, этого Богом устроенного для русского человека гнезда, из которого он, вечный божий птенец, уж тысячу лет выпадает, по которому эту же тысячу лет тоскует и ищет любой повод возвращения в него – в состояние исконного русского малого, но так много значащего для русского человека собора – общего труда, общего отдыха, общего кайфа!

Поручик на «копейке» (Аркадий на переднем и никакой Николаич на заднем), Капитан на «запоре» (сзади, заваленный канистрами и банками, Виночерпий и никакой Орликов спереди, запихнули-таки), и Африка с Семёном – на «Урале». От радости клаксонили: «Едем! Свобода! Воля!»

Поворот за поворотом приближались к Малеевскому. Каждый из ребят по доброму десятку раз бывал здесь – на посадке, на прополке, на уборке… родные места! Да только что эти посадки-прополки-уборки? Воля! Ока! Фляга с брагой! Песни, рыбалка, девчонки… э-эх! Свобода!

И орал целомудренный Аркадий то в своё окно, то в ухо Поручику:

– Свобода! Воля!