– Во, – читал подмоченное и помеченное под своим огурцом Николаич:
– Рас-путин, два-путин… – оборвал его Виночерпий: знал, если не остановить, Николаич всех утопит в мутном потоке физических ассоциаций – с чего бы ни начинался разговор, он непременно вырулит на физические аналогии и погонит, погонит… так уж были скроены его мозги. – И где этот Аркадий?
– Ну-ка, пьяницы, дайте-ка я пару веников отрежу, а то на берегу одни вётлы, не похлещешься, – Африка встал коленом на журнал с подмоченной памятью и дотянулся до подвешенных под потолком дубовых веников. – Приедем на берег – баню сделаю.
– Не режь, на месте свежих приготовим, берёза уже зелёная, эти за дорогу раструсятся.
– И то верно… Но баню – обязательно. Вы думаете, я почему Паринов?
– От Поринова, от порнухи, от блядства твоего несусветного, – у Семёна ответ был готов, знал африканскую неуёмность.
– Дурак ты, Сеня, ничего в жизненной силе не понимаешь и ещё ругаешься. Если бы от баб, я бы был Бабинов. А мы – Париновы, от пара, от бани. – И спрыгнул назад.
Как только верстак выдержал…
Собственно, ждали только, Аркадия. Уже скоро час, как все были на месте предварительного сбора со своим спиртным и скарбом: спальники, палатки и лодки – резиновый двухместный «Нырок» и байдарка (немецкий RZ, «голубая акула») – привязаны сверху на «копейке», по багажникам и на задних сиденьх разложены рюкзаки и расставлены банки и канистры, огромная сковорода и вёдра, рулон ватмана с каким-то плакатом, десяток полуметровых брусков оргстекла и прочий непонятный хлам…
А Аркадия всё не было.
– Надо к нему заезжать. – Семён как никто знал друга Аркадия, ещё школьного одноклассника, он, собственно, и назвал его Аркадием: десять лет назад сермяжный язык Ощепкова так часто не поспевал за заклубившимися вдруг в его душе разноцветными полудетскими переживаниями, что попытки высказаться неизбежно приводили к конфузу. «Не говори красиво, друг Аркадий!» – осаживал его ставший так же вдруг начитанным Семён, и происходило это так часто, что имечко и приклеилось. – Напоролся, небось, у него же вчера день рождения был, никого не звал, а сам-то, поди, пил, пока гнал, и спит теперь, гадюка.
– Матюкнуть его от души, проснётся, – подал из запорожского брюха Поручик.
– Нет, Аркадию можно только на честность его надавить.
– Ну так надави.
Семён высмотрел на верстаке, что был вместо стола, солёное огуречное семечко и, показно дурачась, принялся давить его большим пальцем.
Аркадий
Симпатичный шалопай – да это почти господствующий тип у русских.
Чтобы убедиться, в какой степени дух человеческий неизбежно подчиняется неотразимому влиянию языка во всём, что касается сверхъестественных и отвлечённых представлений, следует читать Веды.
Седьмой, самый младший, всего пять лет как из комсомольского возраста, член команды Аркадий застонал: «Ну что ж так медленно!» – и прибавил в конфорке газу. Нет, он не спал, даже не проспал, но у него совершенно неожиданно возникла проблема.