Возвращение на Голгофу

Место для могилы Ивана Павловича Колька с Иосифом выбрали сразу за околицей, там, где на пригорке росла огромная старая липа. Иосиф разметил могилу. Если пришлось Ивану Павловичу в чужой земле лечь, так пусть хоть место будет хорошее. Несмотря на мороз, землица под деревом поддавалась легко, за плодородным слоем шёл светлый песок. Могилу отрыли аккуратную, хоронить повара решили всей батареей утром 31 декабря, чтобы успеть сколотить гроб поладнее.

Старшина, раздосадованный нежданной смертью Ивана Павловича, обрушившей на его голову новые заботы, зашёл к комбату:

— Вот так и не успели сговориться про праздничный ужин, товарищ капитан. — Старшина закурил. — Как быть-то теперь?

— Да, не ко времени, конечно, эта смерть… А когда она бывает вовремя? Теперь ищи срочно нового повара, без этого никак не обойтись. А ужин завтрашний, новогодний, не отменять, обязательно надо для ребят сделать.

После ухода старшины капитан достал блокнот с подготовленными данными, произвел нехитрые тригонометрические расчеты и удовлетворенно, с нажимом произнес:

— Ну, погодите, господа фрицы, зря вы нашего повара под Новый год застрелили. Ой, зря! Завтрашней ночью непременно снесу вашу башенку и всех, кто там будет. Получите вы свой новогодний подарочек.

До вечера Колька провозился в сарае, ладил гроб земляку Ивану Павловичу. Опыт такой у Кольки ещё с деревни имелся, а вот на фронте всего второй раз пришлось делать, хоронили-то солдат без гробов. Раз только, ещё до Белоруссии, подстрелили как-то полковника заезжего вблизи их позиций. Так для него велели замандрычить гроб. Полковника того он знать не знал, мерку снял да сколотил. Работа как работа. А здесь, как гроб работать, руки делают, душа плачет. Как-то заехала батарея в белорусский городок, из которого только что выбили немцев, штаб их там стоял в бывшем Доме культуры. И на заднем дворе обнаружили они огромный склад гробов. Оказалось, немцы перед сражением прикидывают ожидаемые потери и соответственно заказывают гробы снабженцам своим, а те заранее везут гробы для ещё не убитых солдат. Вот что удивительно. А если бы наш командующий армией заказал перед операцией пятьдесят тысяч гробов? Сразу бы стрельнули его или сначала в дом сумасшедших на освидетельствование отправили?

Досок, немцами заготовленных, имелось в достатке. Но доски черновые, не оструганные. Начал обстругивать их Колька сам, потом поставил Абрамова, тот имел кой-какой столярный опыт. Сбивал гроб долго, тщательно подбирая доски и подгоняя их друг к другу. Сумрачный Иосиф возился рядом, на подхвате, где поддержать, где что подать. Колька думал об Иване Павловиче уважительно, как о старшем, многоопытным мужике. Иначе и быть не могло, Колька ещё бегал по деревне без штанов, а Иван Павлович успел с германской войны вернуться, пожениться и детей завести. Справный он мужик и сосед такой, что лучшего не надо. Печалился Колька сильно ещё и потому, что со смертью этой будто ниточка оборвалась с родной его деревушкой.

Не к месту и не ко времени в сарай забрел Романенко. Раздражение бурлило в нём, наружу выплёскивалось желанием задираться.

— Ну что, Чивик, теперь твоя команда недоумков переквалифицировалась из артиллеристов в гробовщики? Выбор толковый, безошибочный. С размером не ошибись, умелец деревенский.

Колька взял в руку увесистый обрезок доски и двинулся на Романенко, но Абрамов решительно остановил его:

— Не марай душу и руки, подлый он человек, всем нам это известно. Делай своё дело, Бог его накажет. Пусть балоболит дальше, язык у него без костей, а душа скукожилась, как змеиная высохшая шкура.

Колька вернулся к работе.

— Давай, давай, столярничай, теперь ты ещё и юродивого своего слушаешься. Устроил у себя инвалидную команду. — Романенко продолжал издеваться.

Незаметно из дальнего угла подтянулся Петруха Тихий, подошёл вплотную к насмешнику, толкая его грудью. Романенко умолк, начал пятиться, затем развернулся и молча засеменил прочь.

К ночи домовину сладили, свежеструганые доски не выкрасили, всё одно краска до утра не просохнет. Цвет дерева получился яичный, пасхальный. Тело повара перенесли в сарай, аккуратно уложили в домовину, пришедшуюся точно впору.

Хоронили Ивана Павловича поутру. Под безлистной кроной старой липы, щедро присыпанной ночным снегом, собрались солдаты и офицеры батареи, все, кроме дежуривших. Вынесли из сарая гроб, хотели сразу опускать в могилу, однако комбат остановил, дал команду поставить рядом, под деревом. Несколько запоздалых снежинок, с ночного ещё снегопада, легли на лицо Ивана Павловича. Легли и не таяли, придавая лицу погибшего неожиданную моложавость и торжественность. Все, кто стоял у гроба, сотни раз получали пищу из рук Ивана Павловича, и это делало общее прощание для каждого личным, трогательным событием. Комбат в щегольском, почти белом, полушубке смотрелся празднично, но говорил по-деловому, коротко: