Возвращение Ктулху

— Ты их полюбишь. Они там безобидные. — Арчи повернулся к священнику. — Отдыхайте, отец Игнасио, — сказал он твердо, — на этот раз я не поддамся слабости. Никакой слабости. Я не допущу, чтобы это повторилось.

Священник неуверенно взглянул на него.

— Мы должны дойти. Должны. Но для этого нам надо беречь силы. Отдыхайте.

Быть стариком, думал отец Игнасио, мерзко, унизительно. И еще эта ужасная изматывающая лихорадка. Мне следовало поступить как тот, черный, — отпустить их, а самому остаться здесь. У него хватило мужества, у меня нет. Как тогда, Господи, как тогда — а я-то думал, это больше не повторится.

Проваливаясь в беспамятство, он слышал тихий шепот, словно шелест листвы над головой складывался в слова, словно кровь, пульсирующая у него в сосудах…

— …и холодная вода в сифонах, и мороженое, и свежевыпеченный хлеб, и всякая другая снедь. Булочки, булочки в корзинах, и яблоки, и пушистые персики, и полосатые занавески, хлопающие на ветру…

* * *

Он вскочил, протирая глаза; сквозь листву просачивались золотистые утренние лучи.

Какой чудесный сон ему снился!

Золотистый, как это солнце.

Все были живы, все было прекрасно. Аттертон рассказывал о сокровищах древнего могущественного народа, Элейна смеялась, белая рука у розовых губ. Какая прекрасная женщина! И, что удивительно, Мэри была счастлива тоже. Все счастливы.

Пробуждение было как прыжок в темную воду.

Он в смятении оглядывался по сторонам, нет, ничего не изменилось, Мэри здесь, сидит у прогоревшего костра, руки охватили плечи, словно ей холодно, в такую-то жару. Арчи с деловитым видом выжимает в миску какое-то мясистое растение.

Он поднял глаза на отца Игнасио и улыбнулся:

— У нас будет вода.

— Я… сколько я проспал?

— Двенадцать часов, так примерно.

— Двенадцать часов!

— Мы не хотели вас будить. Вам надо было отдохнуть. Незачем волноваться, отец Игнасио, все в порядке, вы же видите.

— В порядке? — Он мотал головой, озираясь. Мэри глядела на него мутными сонными глазами, но она была здесь, на месте, с ней ничего не случилось, слава богу, слава богу. — Да, в порядке. И ничего странного? Ничего опасного?

— Ничего. Ну а теперь, когда вы отдохнули, надо подкрепиться и идти дальше, верно ведь? Еще осталось немного мяса.

— Я не хочу есть. — Отец Игнасио и впрямь чувствовал непривычную легкость, словно он был наполнен воздухом и солнечным светом.

— Зря. — Юноша протянул ему насаженный на палочку бок оленька; хрупкий частокол ребер, обтянутый пленкой мяса.

Отцу Игнасио ничего не оставалось, как принять его. Уже откусив первый кусок, он понял, что сделал ошибку; один лишь вид мяса заставил желудок в изобилии выделять пищеварительный сок. Его замутило.

— Вот, — Арчи протянул ему миску — выпейте.

— Вы уверены, что это безопасно? — Он заглянул: в миске плескалась белесая мутноватая жидкость. — Многие растения здесь содержат алкалоиды.

— Я уже пил такое сегодня утром. И я, и Мэри.

Он глотнул. Горьковатый сок освежал и возвращал чудесное ощущение наполненности солнечным светом и воздухом. Он с облегчением перевел дух и улыбнулся Мэри. Она не ответила ему улыбкой. Сидела все так же, разве что руки теперь были сложены на коленях. Некрасивые руки девушки из народа с широковатыми пальцами лопаточкой.

Какая она… твердая, неожиданно подумалось ему.

И, словно отвечая его мыслям, она сказала чужим спокойным голосом:

— Арчи, отойди. Я хочу поговорить с отцом Игнасио.

— Мэри? — Молодой человек неуверенно взглянул на нее. — Быть может, лучше я?

— Нет, я должна. Отойди, Арчи.

— Я буду поблизости, Мэри, — сказал молодой человек, — тебе стоит только позвать.

Он сидел съежившись, наблюдая, как Арчи движется в луче света, полотняная рубашка словно отбрасывает сияние на темные стволы.

— Я не вернусь в монастырь, отец Игнасио, — сказала Мэри.

* * *

— Вы говорили про любовь, отец Игнасио. Вы врали. Вы не знаете, что это такое. Ваша любовь — ложь. Это от слабости, от бессилия. Как я могла поверить вам, поверить им, этим ужасным женщинам, не знавшим любви. Только теперь, отец Игнасио, только теперь… я…

— Ты хочешь сказать, — отец Игнасио рассматривал свои пальцы, — что ты полюбила этого юношу, и он полюбил тебя, и ты познала настоящую любовь, и теперь хочешь уйти в мир и жить с ним как жена с мужем, так?

— Да, — коротко кивнула Мэри.

Он искоса поглядел на нее. Сильная женщина, дочь трущоб, привыкшая к грубой работе…

— Вчера ночью, — напомнил он, — погибла женщина.

— Это лес, — сказала она, — морок. Здесь легко умереть. Мы выйдем отсюда, и все закончится. Он будет вспоминать о ней… иногда. Пусть.

— Смерть нельзя отменить, — сказал он. — Он любил ее, и она погибла. Кто убил ее, Мэри?

— Что?

Боже мой, какие у нее сильные руки! Какие крепкие, широкие плечи.

— Ну, — сказал он медленно, — выглядело все так, будто она упала сама. То есть, поскольку даже леди иногда приходится отлучаться по надобности, а ловушка замаскирована ветками… Но у нее были синяки на шее. Следы чьих-то пальцев. Кто-то швырнул ее туда, Мэри. Со злобой, с силой. Кто?