Возвращение клипера «Кречет»

— Ну что ты, Гоша… — пробормотал Владик, и уши у него потеплели от удовольствия.

— Конечно… А я вот посылаю, посылаю свои стихи в журналы, а никто не печатает. Отвечают, что надо еще учиться и больше читать известных поэтов. А я, между прочим, уже сто семьдесят лет стихи сочиняю…

— Хорошие у тебя стихи, — утешил Владик. — А там, в журналах, сидят, наверно, бюрократы вроде здешнего домоуправа.

— Да нет, я сам виноват, — горестно сказал Гоша и дернул себя за бороду.

— Ты, главное, не унывай, ты работай. Вот напишешь поэму о «Кречете», ее-то уж обязательно напечатают.

— Да, «Кречет» — моя последняя надежда, — оживился Гоша. — Я стараюсь… А если не получится?

— У тебя получится, — бодро перебил Владик. — Вон как у тебя здорово:

…И южные звезды пылали, как свечи,
И дул равномерный пассат.
Летел по волнам замечательный «Кречет»,
Расправивши все паруса!

— Да, это у меня ничего, — скромно согласился Гоша и слегка порозовел. И взволнованно зашлепал из угла в угол. А вчера я еще придумал. Послушай…

На старости лет мне утешиться нечем:
Живу я на твердой земле.
Но только я вспомню свой клипер, свой «Кречет»,
И сразу же жить веселей…

Ну как, а?

— Вроде неплохо, — сказал Владик. — По-моему, удачно получилось. Только…

— Что? — ревниво спросил Гоша.

— Вот это… «Сразу ж-же ж-жить…» Слишком много жужжанья в строчке.

— А! Ну, это я переделаю, это пустяки… Владик… Ты придумал бы мне еще парочку рифм для «Кречета», а? Я уже все израсходовал. Понимаешь, мне надо для последних строчек. Такое что-то неожиданное и… прочувствованное. И чтобы смысл… Ну, ты понимаешь…

Владик вздохнул украдкой и сказал:

— Ладно, постараюсь. — Он опять устроился на Гошиной койке.

Гоша почтительно притих. Ветер и дождь шумели за

окном, флюгер все визжал. Минуты шли. Рифма не придумывалась. На старинный корабельный фонарь, висевший рядом с балконной дверцей, села муха. Владик отклеил от колена квадратик размокшего пластыря, скатал в шарик, бросил в муху. Она перелетела на обшарпанный штурвал, который стоял в углу. Потом села на спасательный круг с надписью: «ПБ-29».

Следя за мухой, Владик оглядел всю Гошину комнату. Она ему очень нравилась. Гоша с помощью Никодимыча набрал в старой гавани и притащил сюда много всякого корабельного имущества. Комната была похожа то ли на каюту, то ли на крошечный морской музей.

В эту комнатку Владик прибегал очень часто. С Гошей было интересно. Особенно по вечерам, когда на плитке булькал чайник, за окошком висел уютный месяц, а Гоша рассказывал про плавания и приключения.

Больше всего он рассказывал про трехмачтовый клипер «Кречет», на котором дважды ходил в кругосветное плавание. Это было учебное судно, на нем курсанты проходили долгую практику. Курсанты назывались «гардемарины». А командовал клипером «Флота Капитан Аполлон Филиппович Гущин-Безбородько».

— Мы с ним… это самое… друзья были, — вздыхал Гоша. — Помер он, потом уже, на пенсии, когда «Кречет» на дрова разобрали по старости… Я и до «Кречета», и после него на всяких парусниках жил, но лучше клипера ничего не было…

Кроме разговоров о кораблях Гоша любил шахматы. Любить-то любил, но играл так себе, хуже Владика. Проигрыши Гоша переживал в суровом и мужественном молчании. Владик жалел его, поэтому иногда поддавался. И Гоша очень радовался…

Владик не знал, что Гоша радуется не шахматным победам. Гоша замечал, что Владик ему поддается, и радовался именно этому: так прекрасно, когда у тебя добрый и великодушный друг.

Кроме Владика, друзей у Гоши не было. Правда, иногда заходил на чаек библиотечный гном Рептилий Казимирович, но ни дружбы, ни просто приятельских отношений у них не получилось. Очень уж разные они были гномы. Гоша робел перед образованным Рептилием и ни разу не решился прочитать ему свои стихи.

А Владика Гоша не стеснялся. Тем более что Владик его стихи всегда хвалил, а если и делал замечания, то очень осторожно.

В общем, Владик был замечательный. Гошина отрада. Оттого, что Владик есть, в Гоше сидело счастье — постоянное, как магнитное поле в судовом компасе. Но к этому счастью иногда примешивался страх: не случилось бы чего-нибудь. Очень уж хрупкий, беззащитный какой-то этот человечий ребенок.

При таких мыслях Гоша нервно открывал табакерку и нюхал ядовитый табак — смесь тертого манильского троса и листьев южноазиатской травы, которая называется «папоротник ада».

…Сейчас Гоша опять поглядывал на Владика с тревогой. Сидит такое существо: голова — одуванчик с очками, шея — как у птенца, а весу в нем — как в летучей рыбке; Много ли такому надо, чтобы заболеть от пресной воды?