Возвращение.Хмара-2

Вскоре они собрались и, крадучись, двинулись вслед за удаляющимися по хребту россами.

— Всё, воевода, кажись дома! — шедший в авангарде отряда Сенька Лыков, едва вытянув на опушку, устало повалился на землю. — Тут и до заставы рукой подать, тока с горочки спустимся, овражиком, овражиком, и вот она, сторонушка дорогая! Мож, воевода, воздохнём? Нам тут всё одно царскую кавалерию ждать. Голубка-то я загодя отправил, мол, сведения несём важные.

— А, — вознамерившийся было возразить Мирон Милославович, глядя, как изнемогшие ратники без всякой команды валятся на землю, устало махнул рукой, "мол, бог с вами". — Гриша! — окликнул он, и Григорий Волганович Грачик, — мордастый, молодой десятник, опустив на землю котомку, лениво повернулся в его сторону. — Выставишь охранение, и смотри, чтоб зрили в оба, проверю, если что.

— А чё эт я-то? Мои чё, хужей других или чё?

— Ты мне не чёкай, ступай, коль велено! Твои вчерась, почитай, день весь сиднем сидели, покедова прочие по отрогам да низинам болотистым логово бандитское выискивали.

— Так то ж вчерась… — никак не желая сдаваться, процедил недовольный десятник, но взглянув на грозно сдвинутые брови сотника, примолк. — А ну, лежебоки пустоголовые, шавелись, службу царскую править пойдём! — совсем уже другим тоном добавил он и, взвалив на плечи загремевшую котелком котомку, первым отправился выполнять сказанное.

— С двух сторон ратников поставь, — донёсся ему вослед голос Мирона Милославовича. — Вот там пятерых выставишь на следах наших, — он ткнул пальцем в сторону уходящих вдаль следов, — а вон на той сопочке с пятью сам сядешь, понял?

— Да понял я, понял! — негромко ответил десятник, не оборачиваясь. И уже совсем шёпотом добавил: — А то я сам не знаю, где посты выставить! Можа подумать, первый день по горам да сопкам в поисках врагов государевых бегаю, почитай, уже вторую неделю по тылам вражьи хаживаю, учить он меня будет! — продолжая бурчать, он раздвинул рукой ветки молодого орешника и скрылся в глубине росшего за ним невесть откуда здесь взявшегося молодого ельника.

— Гришань, куда идить-то? Милославович сказал, на сопку доглядных выставить, а кого в обратку пошлёшь? — пожилой ратник со следами старых шрамов на морщинистом лице, пытливо посмотрел в глаза остановившегося десятника.

— Кого пошлю-то? Кого пошлю… да сам и пойду. А ты бери троих да на сопку ступай.

— Как скажешь, Гришань, тока ты сам-то ближе к полянке залегай, вкруг неё никак не обойти. В лесочке засядь да за полянкой и поглядывай!

— Ты, Тихон, меня не учи! Ежели я волей государевой над тобой поставлен, так знать уж поумнее тебя буду!

— Да я — то что, разве же я против, тока ты всё одно поближе к полянке затаись.

— Затаюсь, затаюсь, сам-то не заблудись, в кустах, гы — гы, не потеряйся!

В тени леса, несмотря на ярко светившее солнце, было прохладно. Зябко передёрнув плечами, десятник Грачик осторожно выглянул на освещенную солнцем полянку.

— Григорий Волганович! — донёсся до него тихий шёпот стоявшего за плечом Селивестра, младшего брата сгинувшего во прошлом годе Ягдара Весёлого — бояниста и пересмешника, на всю Рутению песни водившего. — Посменно службу править будем али по очереди? По мне так и по очереди греха б не было, чай, уж рубежи росские начались, они сюда и во снах сунуться не отважатся, а наяву так и на тридцать вёрст не подойдут!

— По очереди, говоришь? И впрямь, по очереди складнее будет, тока мы ни так, ни так делать не станем. Я над вами начальник, али как?

— Начальник, ещё как начальник! — поспешили заверить его стоявшие позади ратники.

— Так вот вам слово моё командирское: на своей земле врага бояться витязю росскому стыд и позор смертный. Нынче орков и в своих краях воевать силы малые, а уж днём солнечным к границам и подавно идти не осмелятся. Несправедлив воевода к нам, не справедлив! Отдохнём же, други мои верные, вздремнём, покудова солнышко высокое, а уж в ночь посты и выставим.

— Истину гуторишь, батюшка, истину! — Селивестр согласно закивал головой и, шмыгнув мимо застывшего на месте десятника, выскочил на залитую светом поляну. — Я, батюшка, уж тут на поляночке под солнышком ласковым вздремну, страсть как надоело в тени лесной словно тать ночная прятаться, косточки погрею, светом ласковым напитаюсь. — Он оглянулся на скорчившего недовольную мину десятника и поспешно добавил: — Если будет так вашей милости угодно…

— А… — совсем как сотник отмахнулся Грачик, и уже не глядя на довольно прищурившегося Селивестра, принялся стелить себе подстилку из веток росшего здесь в изобилии орешника.