Возвращение к любви

У Бырсана вошло в привычку забираться на каланчу, когда надо было оформлять бригадную документацию, подготовить отчет или просто хотелось отдохнуть. С течением времени Пантелеймон провел наверх электричество, телефон, а года за два до того обзавелся также великолепным биноклем «Мадам де Пари», как он его почему-то называл, может быть, потому, что у бинокли была своя довольно забавная история. Однажды здесь внезапно появились три французских туриста, специалиста в области виноградарства. Виноградникам поянцев, образовывавшим живописный зеленый ансамбль, хотя и не только по этой причине, довольно часто оказывали честь посещениями официальные иностранные делегации и группы туристов. Пантелеймон Бырсан, рассказав о бригаде и ответив на множество вопросов, пригласил французов наверх, в свой «кабинет». «Оригинально! — восклицали гости. — Великолепно! Отсюда, наверно, можно увидеть даже Париж!» — смеялись они, а сухой мускат, за которым последовал выдержанный каберне, еще больше повысил их настроение. У одного из них был большой бинокль в черном кожаном футляре, висевший на тонком ремешке у хозяина на шее. Француз посмотрел в него и, восхищенный открывшимся перед ним видом, пригласил остальных последовать его примеру. Бинокль переходил из рук в руки, приближая к любопытным глазам гостей архитектонику ухоженных плантаций, тянувшихся на все четыре стороны к горизонту, необъятные поля подсолнечника в цвету, сады и еще сады с таявшими в отдалении рядами деревьев, напоминавшие крепостные стены полосы лесов, сверкавшие в низинах зеркала озер; далекое шоссе то убегало куда-то, то поднималось на холмы, то принимало вид гигантской змеи, то пряталось среди виноградников и садов… и было притом в непрерывном движении; можно было подумать, что движутся не машины, а само шоссе, словно гигантский транспортер.

От тех французов и достался ему бинокль — в благодарность за радушный прием. Отказаться было просто нельзя. Темпераментный гость обиделся, когда Бырсан пытался это сделать, и даже пригрозил, что, если тот будет упорствовать, он выбросит бинокль в окно и бросится вслед за ним. Кто мог тогда поручиться, что экспансивный француз действительно не выкинет такого номера? Бырсан склонил голову, принимая подарок, а француз, к которому тут же вернулось хорошее настроение, повесил ему бинокль на шею как спортивную медаль.

К этому сооружению и направлялась Анна после встречи с Кэлиману, когда внезапное появление Виктора Станчу задержало ее.

— Я приехал именно к вам, — искренне признался Станчу, молитвенно прижимая к груди ладони. — Дорогая товарищ Анна, снимите камень с души, скажите, что не сердитесь на меня за то, что я отказался принять вас на работу! Поверьте, это не было в моих силах! Я не мог этого сделать! — с неприкрытым страданием заключил он к великому удивлению Анны.

— Виктор Алексеевич, не терзайте, не упрекайте себя ни в чем, — я и не думаю на вас сердиться. По какому праву? Да и устроилась я отлично. Давайте лучше к этому больше не возвращаться!

— Спасибо, Анна Илларионовна, — с проникновенным взором промолвил Станчу; его щеки зарделись, как у юноши, даже уши и те пылали. — Хотелось приехать к вам с того самого дня. Не хватило смелости, не мог решиться явиться вам на глаза. Не знаю, что помогло мне сегодня. Собрался с силами — и вот я перед вами.

Анна слушала с предельным вниманием, но обрушившийся на нее поток слов сбивал ее с толку. Ей стало вдруг жарко, и нахлынувшая горячая волна, казалось, исходила от Станчу, который придвигался все ближе и ближе, так, что их плечи уже почти соприкасались. Пантелеймон Бырсан, наверно, взирал на них в это время в бинокль со своей каланчи. Анна Флоря вдруг остановилась, повернулась лицом к Станчу и дружески ему улыбнулась.

— Вам уже сообщали, что Максим Дмитриевич собирает директоров всех совхозов в Селиште?

Виктор пожал плечами.

— Конечно, знаю. В двенадцать часов. Зачем еще потребовалась эта встреча? Ей-богу, странный он человек, наш друг Мога. Хотя, правду сказать, не так уж легко нести на себе груз целого объединения, да еще водиться с такими, как мы.

Анна Флоря взглянула на ручные часики. Потом — на Станчу. Виктор нахлобучил вдруг на голову свою шляпу, как мальчишка, желающий выглядеть лихим парнем.

— Так я поехал, Анна Илларионовна, поехал! Я пошел.

Но торопился Виктор лишь на словах. Он завладел рукой Анны, словно для того, чтобы проститься, но не мог сдвинуться с места; горячая, нежная рука молодой женщины удерживала его в странном сладостном плену. Не хотелось ни идти никуда, ни ехать, не нужны были ему ни Селиште, ни Мога, ничто и никто! Наконец, Анна осторожно отняла руку — медленно, словно боялась причинить Станчу боль, и он очнулся и, улыбнувшись застенчивой улыбкой и поклонившись, пошел прочь большими шагами между кустами.

Глава восьмая

1