Возвращение из Трапезунда

На следующее утро в башню заявились два солдата. Их привел пожилой фельдфебель из комендатуры и сказал, что они будут стеречь раскопки от злоумышленников. Солдаты были рады такому занятию. Они уселись в тени, подальше от пыли, которую поднимали землекопы. Землекопов тоже стало больше, и Андрею приходилось быть внимательным — в рвении, более показном, чем истинном, греки готовы были уничтожить все, что встречалось на пути; они ждали великого клада — весь город знал о кладе, который вот-вот найдут русские. Солдатам приходилось отгонять зевак.

Андрей увлекся работой настолько, что возвращался в гостиницу поздно, усталый, вымотанный, почерневший от солнца и посеревший от пыли. Он всегда старался пройти мимо дверей «Луксора» — один раз увидел в дверях Русико, которая стояла там в халате, куря большую трубку. Она помахала Андрею и сказала:

— Зайди, мастика выпей.

— Видишь, какой я пыльный, — сказал Андрей.

— Будешь чистый — приходи, — сказала Русико. Она двинула ногой, полы халата разошлись, и стало видно ее крепкое колено. — Я сама тебя любить буду.

И засмеялась.

Раза два в те дни заходил Иван Иванович. Ему тоже было некогда — Успенский гнал работу, заставлял крестьянского сына снимать копии с фресок и протирки с надписей. А Ивану надо было думать о покупке имения.

— Ты заблуждаешься, — говорил он, попыхивая слишком душистым табаком, — если полагаешь, что турки из банды Гюндюза простят тебе смерть вожака. Я бы за твою жизнь и гроша ломаного не дал.

— Но я же его не убивал! Я хотел только спасти Аспасию!

— Аспасию, или полковника Баренца, или даже ветеринара Метелкина — какая разница! В результате твоего действия погиб Гюндюз — большой человек, глава семьи.

— Я не ожидал от тебя дифирамбов в этот адрес.

— А я отдаю человеку должное, — отвечал Иван Иванович. — Мне приходилось с ним сталкиваться. Тебе тоже. И мы оба живы. А он, подарив тебе жизнь, — мертв.

— Он ничего мне не дарил. Если кто-то и дарил, то мой крымский приятель Керимов. Если бы Гюндюзу было выгоднее меня убить, он бы убил.

— Ты говоришь о том, что могло быть, я — о том, что произошло. И мне твоя жизнь дороже жизни всех турок, вместе взятых, потому что ты приятный человек и христианин. Потому я и пытаюсь вдолбить в твою круглую головку, что на тебя открыта охота!

— Я думаю, что здесь все охотятся друг за другом.

— Будь осторожен, Андрюша, умоляю тебя.

Андрею было неприятно, что Иван Иванович так с ним говорит, — в его словах была снисходительность аскета к юному распутнику, могущему заразиться дурной болезнью, тогда как аскет знает — он-то в безопасности!

Может, поэтому Андрей не стал ему говорить, что вечером в тот же день, когда погиб Гюндюз, негоциант Саркисьянц подстерег Андрея в вестибюле гостиницы и показал ему двух квадратных греков с небритыми подбородками. Эти люди теперь стерегли Андрея, он встречал их в самых неожиданных местах — то один из них оказывался с ним за одним столиком в кофейне, то другой почему-то усаживался в ряд с чистильщиками сапог, но забывал взять с собой щетки. Вот и сейчас, пока Иван Иванович читал свои предостережения, Спиро — тот, кто повыше (Коста — тот, кто пониже), — изображал одного из землекопов — он единственный из них не снял рубашки, и Андрей знал почему — под рубашкой прямо на голом теле была портупея с небольшим пистолетом. Андрею льстило обладание собственными телохранителями и понимание того, что об этом знают все, кому нужно в городе. Это был жест, сделанный Аспасией, и Сурен сказал о нем:

— Сколько раз я говорил Аспасии: Осман — ненормальный человек, убийца! В один прекрасный день он забудет, что такое честная торговая конкуренция, и захочет тебя убить!

— А что Аспасия?

— Аспасия смеялась над старым Суреном. Даже когда шакалы Гюндюза стали охотиться за тобой, русским, которого нельзя трогать, Аспасия все равно мне не верила. И если бы не ты, где бы была наша красавица? В гробу, отвечаю тебе.

— А после того дня?

— После того дня я сказал Аспасии: они будут мстить. У тебя один выход — испугать их. И она позволила мне нанять людей из отряда Димопуло. Теперь Рефик знает…

— Вместо Гюндюза Рефик?

— Я думаю, Рефик. Наверняка никто еще не знает.

— А что знает Рефик?

— Рефик знает, что, если тебя тронут, или меня тронут, или Аспасию, не дай Бог, тронут, их здесь с корнем вырежут.

— А когда русские уйдут?

— Когда русские уйдут, тогда и будем думать, — сказал Сурен неискренне.

Так что теперь Спиро делал вид, что ковыряет ломом в почве, Андрей со скукой слушал крестьянского сына.

«Никто не видел, — говорил он себе, — как я кинул лампой в стрелка, никто из тех, кто жив. Но если не видели, за что им меня ненавидеть?»

На площади у башни затормозил мотор — в башню вошел, отираясь пыльным платком, профессор Авдеев.

Андрей поднялся ему навстречу.

— Что нового? Скоро будет погребение?