Возвращение из Трапезунда

Андрей отступил и приставил ладонь ко лбу. Теперь он мог разглядеть, что в гости к нему пожаловал не Вревский, чего Андрей всегда опасался, а компания дам и барышень, в которой было лишь двое мужчин. Обладатель кавказского акцента был в форме поручика, у него было крупное восточного типа лицо с тяжелым носом, черные кудри выбивались из-под фуражки.

Баритон принадлежал профессору Авдееву, бывшему покровителю и наставнику Андрея по Московскому университету.

Княгиня Ольга узнала Андрея и всплеснула руками:

— Берестов! Андрюша! Блудный сын нашего сообщества! Ты что здесь делаешь?

— У меня летняя практика, — сказал Андрей, смутившись своего вида и того, что он был застигнут за делом предосудительным — за частными раскопками на чужой земле.

— Чудесная шутка! — возрадовался профессор Авдеев. — Ваше Величество, прошу любить и жаловать! Этот бандит — мой любимый талантливый ученик, Андрей Берестов.

— Очень приятно в такие дни увидеть юношу, которому интересы науки дороже, чем участие в митингах и манифестациях, — сказала императрица Мария Федоровна, которую Андрей узнал не сразу, хотя видел ее близко в доме своего отчима.

Андрей смущенно поклонился.

— Берестов? — сказала императрица. — Берестов? — Она покатала в сознании фамилию, как шарик, но не вспомнила. Обратилась к молодой девушке, стоявшей рядом. Господи, это же княжна Татьяна, которую стервец Ахмет за коленку схватил, понял Андрей. — Что мне напоминает эта фамилия? — спросила княжну императрица.

Татьяна пожала плечами и ответила длинной французской фразой, которую Андрей не понял.

Оказывается, профессор Авдеев остановился в Ялте по дороге на раскопки в Трапезунд. Он был приглашен в гости знавшей о нем еще по довоенным временам императрицей Марией Федоровной, скучавшей под домашним арестом на вилле Дюльбер, которую охранял бравый поручик Джорджилиани. Сочетая приятное с полезным, профессор повел высокопоставленных знакомых на экскурсию по окрестностям их имения, дабы показать некоторые забытые, таящиеся в зарослях памятники античности и Средневековья, которыми столь славен Крым. И надо же было на руинах встретить студента Берестова! Встреча эта была приятна профессору — значит, он смог заложить нечто важное в душу этого молодого человека, если тот даже в такое время продолжает заниматься любимым делом. Так что все прежние обиды и недоразумения были тотчас забыты, и Андрей получил приглашение к профессору, остановившемуся со своей свитой в гостинице «Ореанда».

Андрей отнекивался; потом честно признался, что у него нет костюма для того, чтобы пойти в гости.

— Ах, пустяки, — сказала княгиня Ольга, — неужели мы не придумаем чего-нибудь? Нет, не надо оправдываться и объясняться. В эти ужасные времена вполне приличные люди оказываются в безвыходном положении! Если бы вы знали, что творится в Москве!

— И здесь не сладко, — сказала вдовствующая императрица. — Я вам скажу честно, что мечтаю об одном — покинуть это обезумевшее государство.

— Как я вас понимаю! — сказала Ольга. — Мне порой жаль, что я русская.

— Но долг есть долг, — сказал профессор Авдеев.

Этот разговор происходил уже не на раскопках, а в беседке Дюльбера, где Андрей чувствовал себя одетым в лохмотья бродягой, какие бывают только в операх.

Княжна Татьяна глядела на него с девичьей тоской, любуясь загорелыми мышцами, видными в прорывах рукава, а поручик Джорджилиани, очевидно, имевший свои виды на княжну, тяжело вздыхал и часто покидал комнату, как предположил Андрей — чтобы наточить нож, которым он зарежет соперника.

В дом Андрея все же не пригласили, да он и не пошел бы. Императоры и императрицы чувствуют предел дозволенного.

Автомобиль императрицы был реквизирован революцией, так что обратно в Ялту поехали на извозчике, который, оказывается, ждал с утра перед воротами, потому ворчал, по виду мадам Авдеевой почувствовав, что его долгое стояние не будет оплачено как должно.

На коленях у Андрея лежал объемистый сверток, который принесла к отъезду очаровательная полногрудая горничная Наташа. Как сказала на прощание Мария Федоровна, эти вещи остались после Великого князя Гавриила Константиновича, который здесь когда-то жил. Андрей стал отнекиваться, но с ним никто не разговаривал — ему приказали рассматривать подарок не более как дружескую помощь хорошему человеку в тяжелые времена.

— Надеюсь, что и мы, слабые женщины, можем рассчитывать на вашу помощь, — сказала императрица, протягивая на прощание руку.

Андрей поцеловал сухие прохладные пальцы вдовствующей императрицы — ныне опальной, плененной женщины без прав и имущества, и произнес:

— Я буду счастлив положить жизнь за Ваше Величество.

Это совсем не означало, что Андрей в одночасье стал монархистом. Он оставался социалистом и сторонником равенства всех людей. Но в одном конкретном случае, когда речь шла о Марии Федоровне, он отступал с социалистических позиций и, как честный человек, ощущал себя рыцарем Ланселотом.

* * *