Возвращение из Трапезунда

Труднее оказалось с проблемой туалета, ибо в гостинице такой пышности «удобства» оказались в конце синего, украшенного цепочкой матовых лампионов под потолком коридора и были заняты каким-то русским человеком, который в ответ на робкие запросы Андрея отвечал, пользуясь всеми красками русского языка, как плохо его желудок переносит острую местную пищу и напитки. В конце концов этот ругатель вышел и оказался низеньким, одновременно облысевшим и взлохмаченным поручиком по интендантству и, не попросивши прощения, побрел прочь. Зайдя внутрь, Андрей вспомнил чью-то мудрую фразу, что уровень цивилизации определяется чистотой ее туалетов.

Помыться удалось в номере, где возвышался грандиозный мраморный умывальник, созданный, видно, Скопасом, на котором стоял наполовину наполненный таз. Так что Андрей, выходя к обеду, был удручен и разочарован.

Но стоило Андрею вновь выйти в коридор и, спустившись на этаж по закругленной с позолоченными перилами лестнице, очутиться на престижном втором этаже, где располагались номера господ Авдеевых — место сбора экспедиции, как его настроение изменилось.

Ступив на мягкий ковер второго этажа, Андрей окунулся в мир неги и разврата, сомнительных удовольствий и сладострастия, невиданных денег и неслыханного коварства. Андрей всей шкурой почувствовал, что пребывание экспедиции в гостинице «Галата» грозит ей моральной, а может быть, и физической гибелью, неминуемой опасностью потонуть в болоте порока.

Но, почувствовав это, Андрей не воспротивился опасности. Его девятнадцатилетнему, не искушенному в пороках телу стало щекотно и сладко от предвкушения вседозволенности.

Дверь в номер профессора Авдеева была преувеличенно велика, и хотелось поставить по обе ее стороны по гигантскому гвардейцу с алебардой и желательно в тюрбане.

Постучавши, Андрей вошел в номер, который был так же роскошен, как коридор, так же пышен, но далеко уступал ему в размерах. Очевидно, архитектор этого здания полагал, что его посетители будут большую часть времени гулять по коридорам, а в номера забегать лишь для удовлетворения овладевшей ими страсти. Номер, намного превышавший тот, в котором обитал Андрей, был почти весь занят двуспальной кроватью под расшитым стеклярусом балдахином. Плотный профессор сидел на краю кровати и громким голосом доказывал Российскому, что надпись десятого века в районе трапезундского порта существовать не может, потому что это противоречит науке. Андрей знал, что профессор ровным счетом ничего не смыслит в греческих надписях.

Тема Карась сидел в кресле, покрытом чем-то блестящим, и заворачивал обшлага брюк. Российский слушал гневные филиппики Авдеева и смотрел в окно, за которым ничего, кроме синевы темнеющего неба, не было видно. Вошла восхитительная госпожа Авдеева в блеске купеческой зрелости. Российский как-то сказал, что ее хочется сорвать и жевать, обливаясь соком. Плечи ее были обнажены, в руке страусовый веер.

— Все готовы? — спросила она, оглядывая комнату, где все вытянулись при ее появлении и даже муж не удержался и вскочил, задрав бороду, будто от этого мог стать выше.

Княгиня Ольга прошла вдоль строя, только что не проверяя зубы. Андрею поправила галстук, Теме велела почистить ботинки, а Российский ей совсем не понравился — слишком он был мят и засыпан перхотью, и видно было, что она готова оставить его дома, но не оставит, потому что для палеографа это будет вовсе не наказанием, а подарком — он наверняка стремится к недочитанному труду Шампольона или Брэстеда. Так что и Российского взяли.

Пока Ольга Трифоновна инспектировала свою дружину, Андрей задумался о странной участи русских женщин. По воспитанию своему и месту в семье они играют скорее роль главенствующую, чем подчиненную. В семействе, в имении, в усадьбе, в литературном салоне — куда ни поглядишь, правят российские дамы. Они и образованней, и умней мужчин и не отвлекаются на мелочи вроде политики. То есть по праву и возможности русское общество могло бы стать матриархальным, и это пошло бы ему на пользу. Но законы общества, его родовые, древние, дремучие боярские нравы требуют, чтобы женщина ограничивала свою деятельность домашним хозяйством. И сколько же остается нерастраченных сил, загубленных судеб — сколько министров, сколько Путиловых и Пироговых не смогли найти своего выхода в жизни. Если революция и может принести нечто полезное, то это будет не столько земля крестьянам, о которой говорят, но никто ничего не смеет предпринять, а открытие дороги для русских женщин. И вот, рассуждал Андрей, пройдет несколько лет, и русские женщины займут достойные места — будут у нас женщины-министры, женщины-сенаторы, женщины-миллиардерши. Будут они подобны нашей княгине Ольге — могучие, пышущие российским здоровьем, со взбитыми прическами, может, порой чересчур самоуверенные, но знающие свое дело и видящие цель в своей жизни. И будут с завистью глядеть на Россию Англия и другие страны, которые и мечтать не посмеют о том, чтобы дама была у них премьером. А у нас будет!