Возвращение из Индии

В себе же я взращивал законное чувство обиды и гнева из-за обескураживающего противоборства в офисе Дори, но надежды при этом я не терял. Ее определенная решительность, с которой она попыталась отделаться от меня, застала меня врасплох. Сначала я ведь ни на что не надеялся, но когда неожиданно она отозвалась на мое пламенное признание в любви, понял, что не только ошибался, считая себя сумасшедшим в глазах Дори, но и, наоборот, оставался для нее тем, кем я был всегда, рациональным и разумным человеком, добивающимся, а точнее сказать, домогающимся лишь того, что находилось в границах возможного. И в самом деле, реальность доказала, что даже женщина, подобная ей, столь явно недоступная, может видеть во мне приемлемого и возможного партнера, хотя я и не мог бы ответить, почему и каким образом — может быть, исключительно из-за очарования и относительно молодого возраста, а может быть, из-за каких-то иных, присущих мне качеств, которые она разглядела во мне под солнцем Индии. И если она попыталась отделаться от меня, то скорее всего потому, что боялась не очень понятной ей силы моей страсти, — похоже, что с подобным явлением встречаться ей не приходилось. Возможно, мне следовало переосмыслить ее замечание об опасности внебрачных связей с холостым мужчиной, особенно сейчас, находящимся в состоянии, близком к сумасшествию. Так может быть, подумал я, может быть, мне следовало перестать упрямиться и покончить со своим холостым образом жизни? Ведь это был единственный способ, каким я мог защитить ее от меня, как я защищен был от нее. То есть моя женитьба — таков был реальный выход. Все это отдавало этаким высокомерием, но ничего другого придумать я не мог. Тем не менее простая эта мысль продолжала пульсировать во мне, и, выкатившись на асфальтированное покрытие, я все прибавлял и прибавлял скорости, пока не понял, что машина родителей, двигавшаяся позади, вдруг куда-то исчезла. Если бы им каким-то волшебным образом стали известны мои мысли, они, я уверен, обрадовались бы сверх всякой меры. Ибо я знал, что одной из побудительных причин, подвигнувшей их на это утомительное путешествие, с дорогим свадебным подарком на заднем сиденье, было не только и не столько желание высказать свое благорасположение к предстоящему бракосочетанию Эйаля, сколько возможность дать зримый сигнал их единственному сыну, мчащемуся сейчас впереди в своей кожаной куртке и черном шлеме, сигнал того, что на самом деле было для них важным — и не просто важным, а самым важным делом из всех дел на свете, говорящем о том, насколько его одиночество беспокоило их.

— Возможно, мне и на самом деле следует жениться, — сказал я, адресуя эти слова самому себе. Я произнес их вслух и тут же повернул на грунтовку, которая вела на вершину холма, давая возможность обозреть не только основную дорогу, ведущую с севера на юг, но и разглядеть сельскохозяйственные угодья, окружавшие Кирьят-Гат поясом поселений, придававших картине безмятежный деревенский вид — зеленеющие квадраты люцерны, недавно вспаханные поля плодородной коричневой земли — вид, который не могли испортить даже безобразные полосы полиэтиленовой пленки, сверкавшие под лучами солнца подобно нагревательным элементам гигантской электрической плиты. Дорожное движение было неторопливым и, обгоняя машину родителей, я разглядел бледное лицо моей матери, обмотавшей голову платком в защиту от ветра, врывавшегося в приспущенное окно. На заднем сиденье я увидел подростка — очевидно из тех, что путешествуют автостопом, — мой отец любил подбирать таких бедолаг, несмотря на мои просьбы не делать этого, а затем выслушивать их мнение на события, происходящие в мире. Ну что ж, теперь у них с матерью был собеседник, и им было не так скучно. Подумав об этом, я позволил их машине обогнать меня; неторопливо двигаясь за ними, я мог быть спокоен, по крайней мере, в одном — мой отец не свернет неожиданно на дорогу, ведущую в Ашкелон.