Бросив быстрый взгляд на дверь и убедившись, что она заперта, он вдруг сбросил одежду и совершенно голым упал в постель, где, не думая ни о чем, начал лихорадочно и безрадостно мастурбировитъ, надеясь, что это принесет ему облегчение перед долгим путешествием, предстоящим ему, поскольку был уверен, что следующая кровать, которая его ожидала где-то, могла оказаться в совсем уж немыслимой дали.
Тем не менее молодой доктор не готов был совсем отказаться от надежды добраться до этой, мистической в определенном смысле, кровати в ту минуту, когда он, выйдя из гостиницы, взбодрившийся и возбужденный, испытывая легкое головокружение, нырнул прямо в сердцевину раскаленного индийского дня, пропитанного плывущим в воздухе смрадом многоцветной, оглушающее многоязычной человеческой реки — зрелище, вызвавшее у него приступ боли, ибо именно здесь, на этих самых улицах, всего днем раньше, пусть даже под покровом ночной темноты, он ощутил умиротворение, расслабленность и нежность. Сейчас все было иным и исчезло вместе с теми кадрами из британских кинофильмов — кинофильмов, в которых он уже отыскал свою роль этой ночью, и которую наступивший день заставил исчезнуть, оставив его один на один безо всяких барьеров перед лицом неотвратимой реальности. И эта появившаяся вдруг тревога, возникшая беспричинно и внезапно, была столь сильна и неожиданна, что молодой врач остановил первого попавшегося на глаза рикшу — пусть даже такого, чья коляска приводилась в движение не двигателем мотоцикла, и вращением велосипедных педалей, и, взобравшись на мягкое сиденье, произнес: