Возвращение из Индии

Я извинился перед ней за то, что не мог ничего ей сообщить, и, не выясняя у матери, что привело ее ко мне, помог ей встать на ноги и предложил взглянуть на операционные, которых она никогда раньше не видела. Она была удивлена и польщена моим предложением, но попросила при этом, чтобы я получил для нее разрешение побывать внутри. На что я ответил, что не нуждаюсь ни в чьем разрешении, и, взяв белый халат с одной из каталок, помог ей в него облачиться, а затем водрузил прозрачный пластиковый колпак поверх ее тощей детской косички. Разумеется, я не мог провести ее в помещение, где непосредственно проводилась операция, но в одно из них, которое сейчас было свободно, — мог, чтобы показать ей различные инструменты и машины, а особенно анестезиологический аппарат, называя ей в то же время разнообразные препараты, хранящиеся в маленьких цветных бутылочках. Она внимательно выслушала мои объяснения, не проявляя тем не менее повышенного интереса к тому, о чем я говорил, и не задала ни одного вопроса, как если бы ее ум был занят гораздо более важными мыслями, в то время как ее взгляд скользил по смертоносным препаратам, находившимся в моем распоряжении.

В связи с тем, что вскоре я должен был принимать участие в еще одной операции, у нас не было времени, чтобы болтаться просто так, и я повел ее в кафетерий, чтобы услышать от нее истинную причину ее столь неожиданного визита. Но вытянуть из нее что-нибудь внятное было невозможно. Прежде всего, она отрицала, что отправилась ко мне специально. Она должна была навестить в доме для престарелых бабушку его племянницы Рахель, которая так любезно принимала их в Лондоне вместе со своим мужем, которого звали Эдгар. После чего ей пришло в голову навестить меня в больнице, чтобы заодно поговорить о Шиви.

Мои успокоительные заверения прошлой ночью не вернули ей покоя. Она жаждала дать мне номер телефона в Калькутте, по которому я мог бы связаться с Микаэлой. Если Микаэла готова была подвергнуть себя опасности — это ее дело, но у нее нет никакого права рисковать здоровьем ребенка. Больше всего мать удивлялась мне — как мог я быть столь безразличным к собственной дочери? Я уже собрался дать ей сокрушительной силы ответ, но не сказал ничего, безуспешно пытаясь представить Шиви в Калькутте. Допивая последние капли кофе, я смотрел в ее воспаленные глаза, стараясь понять, чего же она все- таки от меня хочет. Она, которая никогда не затягивала расставания, сейчас явно не могла с обычной своей легкостью встать и уйти, и после того, как я проводил ее до выхода, вдруг повернулась и пошла обратно к хирургическому отделению.

— Да не беспокойся ты насчет Шиви, — повторил я, перед тем как набрать код, открывающий большие стеклянные двери.

На мгновение мне захотелось сказать ей: «Тебе следовало бы побеспокоиться обо мне…», но я ничего не сказал. И молча исчез в ярко освещенном коридоре, открывшемся передо мной.

* * *

На следующий вечер, поужинав, и в полном отчаянии чувствуя, как новый приступ страха неслышно подкрадывается ко мне даже в самые ранние часы сумерек, я решил вернуться в больницу, чтобы проверить возможности, открывающиеся передо мною в одной из пустующих операционных. Мысль о том, что можно уснуть на одном из операционных столов — уснуть с тем, чтобы никогда больше не просыпаться, с каждой минутой представлялась мне все более и более привлекательной. Но в семь часов вечера из Иерусалима мне позвонил отец. Оказалось, что когда сегодня, во второй половине дня, он вернулся домой, то не застал в доме никого. Не оказалось матери и в страховом агентстве, где она работала секретарем, при том, что по средам после обеда агентство не работает. Голос у отца был какой-то неопределенный, и этим своим непривычным для меня голосом он сказал:

— Уверен, что с ней все в порядке. Так что ты не волнуйся…

— Тогда почему же ты волнуешься? — с нетерпением перебил его я. — Подожди немного, и она вернется. — Но приблизительно через два часа он позвонил снова, сообщив что никаких следов отсутствующей матери он не обнаружил и что никто не знает, где бы она могла быть.

— Ты же знаешь, что я не из тех, кто впадает в истерику, — сказал он в свою защиту, хотя его никто ни в чем не обвинял, — но я совершенно не представляю, где бы она могла быть.

Мы условились поговорить снова через час, но он позвонил через пятнадцать минут. Он провел некоторые разыскания в их доме и ему кажется, что исчез новый чемодан, который они приобрели в Лондоне. Должно быть, она, не сказав ему, кому- нибудь его одолжила.

— Я, как, надеюсь, и ты, совершенно уверен, что она не могла уйти куда-нибудь, не подумав о том, что я буду волноваться, — сказал он, переходя на английский, как если бы язык его детства гарантировал ему восстановление куда-то исчезнувшего порядка вещей.

Я спросил его, не хочет ли он, чтобы я приехал к нему в Иерусалим.

— Пока нет. Но если мне придется пойти в полицию и сделать заявление о пропаже, — здесь он позволил себе говорить в несколько юмористическом тоне, — тебе придется пойти со мной.