Возвращение из Индии

— От родителей? — повторил я, не скрывая изумления. Меня переполняло любопытство пополам с волнением. Неужели мне предстояло услышать сейчас нечто, чего я не знал еще о Лазаре и его жене? — В каком смысле?

— Ты отлично понимаешь, в каком смысле, — молниеносно отрезала она. — Ты ведь только что не спал эти две недели в одной постели с ними. Разве не так?

— Наверное, у тебя есть основания говорить так, — уклончиво ответил я, рассчитывая спровоцировать Микаэлу на еще одну атаку, с тем чтобы иметь возможность защитить потом обоих, — и женщину, которую я любил, и ее мужа. — Мне они показались очень приятной парой, ко мне они были милы… может быть, немного слишком привязаны друг к другу. Несколько, я бы сказал преувеличенно по части патетики — жена, к примеру, не выносит отсутствия мужа и не в состоянии остаться одна даже ненадолго. Но это и все.

— Может быть, это вседля тебя, — сказала Микаэла с неприкрытой злостью, — но, безусловно, этого более чем достаточно для того, кто вынужден жить вместе с ними, как Эйнат, задыхаясь от этого невероятного симбиоза. Иногда мне кажется, что если бы они не взяли с собой в Индию тебя, им не удалось бы привезти ее обратно живой. На обратном пути к дому она умерла бы у них на руках.

— Умерла у них на руках? — повторил я в изумлении эту драматическую фразу, поражаясь глубокой и неприкрытой неприязни к Лазару и его жене, содержавшейся в этих словах. — Ты преувеличиваешь, Микаэла. Умереть не так уж просто, и ты это знаешь.

Пение, доносившееся снизу, становилось все громче, и простые, незнакомые мне мелодии поражали богатством и сложностью звучания. Две пары, облаченные в свободную голубую одежду, появились в центре лужайки, неся с собой хупу. Они воткнули шесты в заранее приготовленные держатели и развернули большой, богато разукрашенный шатер, который был достаточно велик для того, чтобы вместить несколько пар, стоящих плотно друг к другу. После того как навес был воздвигнут, рядом с ним как из-под земли вырос маленький хор, певший весьма громко, словно подбадривая молодоженов своей оптимистической песней. А затем, с противоположных сторон поляны появились двое раввинов, закутанных в молитвенные облачения; с некоторой иронией они отвесили друг другу поклон и также вошли под балдахин, в то время как некая юная девица ступила на трамплин для прыжков в воду, подошла к краю и царственным жестом пригласила Эйаля и Хадас приступить к церемонии бракосочетания.

* * *

— Боюсь, что все это действо выглядит несколько нелепо, — сказал я Микаэле.

— Но почему? — протестующее воскликнула она. — Я видела и прежде такую церемонию… и она поражала меня своей красотой и натуральностью. Если я когда-нибудь выйду замуж… я хотела бы, чтобы и у меня все происходило точно так. — И она залилась краской, словно испугавшись того, что произнесла. Но это была та внезапная и непреднамеренная реакция, которая не имеет никакого логического объяснения.

Я был тронут ее искренностью и прижал очень осторожно к своей груди ее кудрявую голову.

— Скажи мне, — попросил я, — скажи, когда я впервые увидел тебя в доме у Лазаров сразу после твоего возвращения из Индии, ты была острижена наголо, так, что в первую минуту я принял тебя за мальчика. Как же ты отрастила свои кудри так быстро?

Я заметил, что она не попыталась освободиться от моих рук. Более того, она притихла и замерла, словно хотела дождаться, пока намерения моих рук проявятся более определенно.

— Я не знаю, — сказала она, пожав плечами, и рассмеялась. — По-видимому, они больше ничего не умеют. Но смотри, смотри, как они ведут Эйаля!