Возвращение Ибадуллы

Ибадулла отступил, и изображение выпукло встало перед его взором. Карта была особенная, не типографская, а созданная рукой художника, почти картина. Земля родины… Сверху и справа в нее врезались извилистые черные штриховки гор. Отроги казались мягкими, но Ибадулла знал, как остры камни, спрятанные в этих очертаниях. Снизу и слева наступала желтая отмывка бесплодия пустынь, от них веяло зноем и тоской. Но однообразие желтизны нарушалось россыпью красных точек. Кое — где врезались синие черты, они перекрещивались красными, а местами были только красные.

Используя свои новые познания, Ибадулла нашел объяснения знаков: старые оросительные системы обозначались синим, новые — красным. А красные точки в пустыне были новыми колодцами. Как же много их было! А для красных линий Ибадулла заметил и цифру — сто двадцать тысяч километров. Двенадцать тысяч ташей протяженности новых каналов в Узбекистане — по старой мере расстояний! Больше десяти лет потратит человек, чтобы промерить их своими ногами, увидеть своими глазами.

За истекшие после изгнания эмира годы было сделано больше, чем за тысячу лет ислама. Вот и еще одно значение слов Мохаммед-Рахима…

За своей спиной Ибадулла слышал голоса, но не обращал внимания на слова. Увлеченный, он хотел позвать Фатиму. В этот момент постучали по. столу, и он оглянулся.

IV

Придвинув стулья, несколько человек сидели у стола Шаева. Ибадулла нашел свободный стул и тоже сел. На него не обращали внимания.

Лицо Шаева серьезно, в его пальцах толстый карандаш. Это он стучал. Ибадулла понял, что так просто и радушно принявший их человек и есть тот самый большой начальник, который имеет власть решать и приказывать.

— Итак, не безразлично мы должны отнестись к находке группы Ефимова, — продолжал Шаев. — Считаю, что товарищ Ефимов поступил правильно, явившись для личного доклада. Уже аэрофотосъемка подсказывала мысль о существовании в историческом периоде той или иной давности реки в этом районе. Съемка, произведенная группой, делает факт бесспорным. А надпись, указывающая на землетрясение, объясняет все.

— А не думаете ли вы, профессор, что надпись попросту легендарна? — спросил один из присутствующих, русский.

— Нет, — возразил Шаев. — По мнению нашего уважаемого товарища Жаркова, язык надписи чистый, подлинно арабский, без позднейших искажений и примесей персидских слов. Это первое соображение. Кстати, — обратился Шаев к Ефимову, — кто это сумел так списать надпись и сделать отличный перевод?

Ефимов указал на Ибадуллу, и все посмотрели на него.

— О-о! — сказал Шаев. — Какой у вас помощник! Интересно, — он опять изучал Ибадуллу тем же острым взглядом, как в начале. Ибадулла не опустил глаз.

— А у вас не будет ли каких соображений, Семен Александрович? — спросил Шаев одного из русских.

Ибадулла заметил, что перед этим человеком в очках и с остренькой бородкой лежал его список надписи. Наверное, это и был Жарков.

— Я рад встретить знатока старинных надписей, — неожиданно сказал Ибадулле Жарков на чистейшем арабском языке. — А что думает сам Ибадулла о достоверности находки?

— Я уверен в мудрости ученого, знающего неизмеримо больше меня, — ответил Ибадулла по-арабски. — Что может значить мое мнение, какую цену оно может иметь? Я не осмелюсь высказать его.

Семен Александрович и Шаев переглянулись. Этот дочерна загоревший скромный рабочий изыскательской группы выдерживал экзамен с честью. Ефимов не обманулся, доверившись случайному толмачу.

— Отлично, отлично, — сказал Жарков по-русски, — но все же, — и он опять перешел на арабский язык, — хотя скромность и есть лучшее украшение носителя знания, все же скажи нам всем, что ты думаешь сам?

— Нужно верить, — по-русски ответил Ибадулла.

— Но почему? — настаивал Шаев, обращаясь к Ибадулле.

— В надписи правда. В ней выражена мысль ислама.

— Вот именно! — воскликнул Шаев вставая. — Типично исламистский дух злобы и человеконенавистничества. Не каждый наш русский друг понимает это, как товарищ Жарков. Это неподдельно, — продолжал Шаев с увлечением. — Мы вывезем мрамор, лабораторное исследование опровергнет тех, кто сомневается. Копию надписи я сегодня же пошлю моему другу Мохаммед-Рахиму. Кусок жестокого прошлого… А теперь, товарищи, — обратился он к изыскателям, — вы свободны, идите отдыхайте. А мы тут посмотрим, посоветуемся, что следует делать дальше с нашей исчезнувшей рекой.

Ибадулла решился подойти к Шаеву и попросить его передать привет Мохаммед-Рахиму.

— Ты знаешь его? — немного удивился Шаев. — Хорошо, я напишу. Скажи мне, кстати, как ты попал в группу?

— Меня устроил Мослим-Адель.

— Ты знаешь и Мослима? По старой поговорке: назови мне твоих друзей, и я скажу тебе, кто ты. Ты разрешил мое сомнение, — и Шаев весело засмеялся, сделавшись опять простым и добродушным.

…Ночью в гостинице Ибадулла писал Мослиму:

«…и ты, Справедливый, и Мохаммед-Рахим, Мудрый, совершали над моим сердцем и разумом дело отца. Я постигаю трудно постижимое. Ты сказал мне — ищи. И я нахожу».