Возвращение Дон Кихота

Больше они не говорили; за них говорили могучие уступы, поднимавшиеся к угловатым скалам, и западный ветер, качавший верхушки деревьев, и весь Авалон[55], видевший некогда и рыцарей, и влюбленных, полнился ржаньем коней и звоном труб, которые оглашают долину, когда короли уходят в битву, а королевы остаются и правят вместо них.

Так стояли они на вершине мира, на вершине доступного людям счастья, почти в те же самые минуты, когда Оливия и Джон прощались в темном и дымном городе. И никто не угадал бы, что печальное прощанье скоро сменится более полным согласием, а над яркими силуэтами, сверкающими даже на золотом фоне заката, нависла черная туча разлуки, скорби и судьбы.

Глава 16. КОРОЛЕВСКИЙ СУД

Лорд Иден и лорд Сивуд сидели в своей любимой беседке, куда не так давно лучом рассвета влетела стрела. Судя по их виду, они думали скорее о закате. Застывшее лицо Идена могло обозначать многое, но Сивуд безутешно качал головой.

– Если бы они спросили меня, – говорил он, – я бы им объяснил, надеюсь, что они в тупике. Конечно, восстановлению старины сочувствует всякий культурный человек. Но нельзя же сражаться устарелыми методами с реальной опасностью! Что сказал бы Пиль[56], если бы кто-нибудь предложил использовать алебарды дворцовой стражи вместо полиции? Что сказал бы Пальмерстон, если бы кто-нибудь предложил разгонять бунтовщиков парламентской булавой? Мы не вправе проецировать на будущее славные деяния прошлого. Все это могло бы обернуться шуткой, но нынешнее поколение лишено чувства юмора.

– Наш друг король уж точно лишен, – проворчал Иден. – Иногда я думаю, что оно и лучше.

– С этим я никак не соглашусь, – твердо сказал Сивуд. – Настоящий, английский юмор…

В эту минуту на пороге появился лакей, пробормотал ритуальные слова и протянул хозяину записку. Когда хозяин ее прочитал, печаль на его лице сменилась удивлением.

– Господи помилуй! – сказал он.

На записке большими и смелыми буквами было написано, что в ближайшие дни Англия изменится, как не менялась сотни лет.

– Или наш молодой друг страдает галлюцинациями, – сказал наконец Сивуд, – или…

– Или, – сказал Иден, глядя в плетеный потолок, – он взял Милдайк и ведет мятежников на суд.

– Поразительно! – сказал Сивуд. – Кто вам сообщил?

– Никто, – отвечал Иден. – Но я это предполагал.

– А я никак не предполагал, – сказал Сивуд. – Более того, я считал это невозможным. Чтобы такая бутафорская армия… нет, любой культурный человек скажет, что их оружие устарело!

– Скажет, – согласился Иден. – Ведь культурные люди не думают. Образование в том и состоит, чтобы узнать, принять и больше не думать. Так и тут. Мы выбрасываем копье, потому что ружье сильнее, потом отказываемся от ружья, этого варварского пережитка, и удивляемся, когда нас проткнут копьем. Вы говорите, мечи и алебарды теперь не годятся. Они очень хорошо годятся, если противник безоружен. Вы говорите, оружие устарело; все ж это оружие, а наши политики только и делают, что от оружия отказываются, словно их охраняет кольцо невидимых копий. И так во всем. Мы путаем свою утопию, которой никогда не будет, с викторианской безопасностью, которой уже нет. Ничуть не удивлюсь, что бутафорская алебарда сбила их с помоста. Я всегда считал, что для переворота достаточно ничтожной силы, если противник вообще не умеет своей силой пользоваться. Но у меня не хватало смелости. Тут нужен не такой человек.

– Конечно, – сказал лорд Сивуд. – Мы не унизимся до драки.

– Вот именно, – сказал лорд Иден. – Дерутся смиренные.

– Я не совсем вас понимаю, – сказал лорд Сивуд.

– Сам я слишком грешен, чтобы драться, – сказал лорд Иден. – Только дети шумят и дерутся. Но кто не умалится, как дитя…

Неизвестно, понял ли его теперь родовитый викторианец, но больше он не объяснял, ибо глядел на дорогу, ведущую к воротам парка. Дорогу эту и ворота сотрясал тот радостный шум, о котором он говорил, и песня рыцарей, возвращающихся с поля боя.

– Я прошу у Херна прощения, – сказал великодушный Арчер. – Он сильный человек. Я всегда говорил, что Англии нужен сильный человек.

– Я видел силача в цирке, – припомнил Мэррел. – Наверное, многие просили у него прощения…

– Вы меня прекрасно понимаете, – незлобиво сказал Арчер. – Государственный деятель. Тот, кто знает, чего он хочет.

– Что ж, и сумасшедший это знает, – отвечал Мэррел. – Государственному деятелю хорошо бы знать, чего хотят другие.

– Дуглас, что с вами? – спросил Арчер. – Вы грустите, когда все радуются.