Возвращение блудного сына

Смахнув листву с деревьев, осень,
Когда всю силу набрала,
Местами снегом сделав проседь,
С собой к зиме нас позвала.

Мы ж не торопимся к заносам.
И не торопится она.
Пока зиму оставив с носом,
Вершит осенние дела.

Средь дымку – Солнца лишь каёмка.
И в инее с утра трава.
На крышах – белая позёмка.
На лужах днём не видно льда.

Течёт ноябрьская осень.
Текут, как дни, мои года.
Уж седина сменила проседь.
Готовиться к зиме пора.

Любую я люблю погоду!
Люблю я все свои года!
На мельницу не лью я воду
Судьбы-злодейки никогда.

А подчиняюсь только зову.
Да! Зову сердца своего!
Вершу судьбы своей основу –
Основу кредо моего.

И в ноябре работать можно.
И даже в зимнем декабре.
Спокойно, только осторожно,
На радость людям и себе!

А планы…. Это грандиозно!
Успеть бы сделать все дела!?
И делать их совсем не поздно!
А, как их сделаю, тогда…

Творческой, да и не только, плодовитости Платона можно было позавидовать, его энергичности тоже.

И совсем понятно, что одно органически дополняло другое.

Энергия давала возможность для творчества и созидания нового, а это, им созданное новое, в свою очередь вселяло в него новый заряд сил и эмоций, наполняло положительной энергией, продолжая это квази круговое движение по спирали вверх.

И автору, конечно, было интересно, насколько его хватит, на какой объём рассчитан его творческий потенциал, в конце концов, сколько ему ещё суждено прожить?

И выполняя волю своего древнего прародителя – УЧИТЕЛЯ – он продолжал постоянно работать, часто творить, и иногда учить.

И это у него часто получалось.

Хотя Платон никогда не читал Надежде курс лекций по правилам культурного поведения и общения, и даже не выказывал ей своих претензий по поводу различных проявлений хамства и нарушений этикета с её стороны, а также несоблюдения ею правил русского языка, – он стал замечать, что Надежда постепенно стала в чём-то исправляться. А то даже и прогрессировать в этом.

Она, например, перестала огрызаться на сотрудников: – «Ты, что, дурак?!».

По-видимому, произошли и другие, сразу незаметные в её поведении, изменения.

Произошли они и в поведении Ивана Гавриловича Гудина по отношению к Платону Петровичу Кочету.

Со своими шуточками он стал теперь опять частенько апеллировать непосредственно к Платону Петровичу, с удовольствием выслушивая и его комментарии.

А иной раз, услышав очередную шутку коллеги, он сразу принимался творчески, но иногда неуклюже, допуская литературные ляпы, развивать её.

В такие моменты Платон вполголоса ненавязчиво поправлял коллегу. Но иногда нарочно оставлял квази интеллигента на всеобщее посмешище.

Как всегда, во время очередной перегрузки большого количества коробок с льняным маслом с чкаловской машины на минскую, без умолку громко, как сорока, трещавший Иван Гаврилович, на этот раз споткнулся о валявшуюся в кузове картонку, и, чуть не выронив коробку, от усердия издал специфический звук.

– «В здоровом теле – здоровый… пук!» – тут же нашёлся он.

– «Во всём виноваты неровные дороги!» – предусмотрительно поддержал старика Платон.

Благодарно посмотрев на того, Гудин сразу нашёлся, тут же заметив про плохие дороги, периодически подвозившему груз на своей машине, Алексею Ляпунову:

– «Лёш! Ты теперь смотри коробки осторожней вози на своей машине! Там ведь кругом «выебоены»!».

Не поняв причину усилившегося смеха окружающих, Иван Гаврилович продолжал шутить, как ни в чём не бывало.

Со временем, перейдя на тему их начальницы, он заметил Ляпунову, что надо бы у неё взять денег на «Маршрутку». Но это предложение хапуги не нашло поддержки у правильного Алексея.

– «Не забывай! Курочка клюёт по зёрнышку!» – объяснил старый свою мудрость молодому.

– «А наш петушок клюёт по два!» – ему же уточнил почти на ухо, проходивший мимо Платон.

После обеда, частично делясь происшедшим при перегрузке с Надеждой, он вдруг услышал от неё неожиданное:

– «У Ивана Гавриловича есть ораторские способности!».