Возвращение

– Когда он услышал приговор, черт меня побери, мне показалось, что по его губам скользнула улыбка. Оба раза. Что вы на это скажете?

– Как обстояло дело с доказательствами вины? – осторожно спросил Мюнстер.

– Слабо, – ответил Хейдельблум. – Но, на мой взгляд, их было достаточно. Я приговаривал людей и при меньшем количестве улик.

– На двенадцать лет?

Хейдельблум не ответил.

– Во второй раз та же история? – спросил Мюнстер.

Хейдельблум пожал плечами:

– В той или иной степени. Оба раза только косвенные улики. Сильные прокуроры, Хагендек и Кислинг. Защитники выполняли свои обязанности, но не более того. В истории с Марлен доказательств нашли побольше. Много свидетелей, совпадения, информация о встречах, времени, о том о сем… реконструкция событий. Фактически просто мозаика. В первый раз опереться было практически не на что.

– И все же его осудили. Разве это не странно? – спросил Мюнстер и в то же время подумал, что это очень смело с его стороны.

Но Хейдельблум, казалось, не заметил его осторожной провокации. Согнувшись, он сидел за столом и смотрел в сад, погруженный в свои мысли. Так прошло полминуты.

– Двое хотели его освободить, – сообщил он вдруг.

– Простите?

– Фрау Панева и фабрикант хотели его отпустить… двое из пяти присяжных, но мы их уговорили.

– Вот как? На каком из процессов?

Но Хейдельблум на вопрос не ответил.

– Нужно отвечать за свои действия, – сказал он и нервно почесал висок и щеку. – Именно это некоторые никак не хотят понять.

– И никто не воздержался?

– Я никогда этого не допускал при вынесении приговора, – ответил Хейдельблум. – Решение суда должно быть единогласным. Особенно по делу об убийстве.

Мюнстер кивнул. «Очень понятная точка зрения», – подумал он. Интересно бы это выглядело, если бы Верхавена осудили на двенадцать лет тюремного заключения с соотношением голосов два к трем. Вряд ли бы это подняло авторитет судебной системы в целом.

– А были другие подозреваемые?

– Нет, – ответил Хейдельблум. – Это бы в корне изменило ситуацию.

– Каким образом?

Он, казалось, не услышал вопроса.

«Или он просто-напросто игнорирует то, что не хочет слышать», – подумал Мюнстер и решил попробовать надавить на старого судью еще немного. Видимо, надо ковать железо, пока оно не остыло окончательно. На долгий разговор в любом случае не стоило рассчитывать.

– Значит, на данный момент можно предположить возможность того, что Верхавен на самом деле был невиновен?

Снова воцарилась тишина. Потом Хейдельблум глубоко вздохнул, и Мюнстеру показалось, что свой ответ он сформулировал заранее… и даже задолго до этой встречи, намного раньше, чем могла зайти речь о посещении полиции. Резюме… последнее, хорошо взвешенное высказывание относительно дела Леопольда Верхавена.

– Я думал, что он убийца. Когда нет отпечатков пальцев, нужно определиться. В этом задача ведомства. Я по-прежнему думаю, что Верхавен виновен. В обоих убийствах. Однако я скажу неправду, если буду утверждать, что я в этом уверен. Прошло так много времени, и я настолько близок к могиле, что не боюсь теперь это сказать. Я не знаю… я не знаю, действительно ли Леопольд Верхавен убил Беатрис Холден и Марлен Нитш. Но я думаю, что это сделал он. – Хейдельблум сделал небольшую паузу, взял из порфировой пепельницы остаток сигары и снова посмотрел через открытые двери в сад. – И я надеюсь, что это он, потому что если это не так, то выходит, что Верхавен ни за что ни про что просидел в тюрьме почти четверть века, а настоящий убийца гуляет на свободе.

В его голосе слышалась сильная усталость, но Мюнстеру все же удалось задать последний вопрос:

– Вы исходите из того, что мы имеем дело с одним и тем же убийцей в обоих случаях?

– Да, – ответил Хейдельблум. – В этом я достаточно твердо уверен.

– В таком случае, – резюмировал Мюнстер, – я бы сказал, что человек, с которым мы имеем дело, убийца не дважды, а трижды.

Но судья Хейдельблум уже потерял интерес к разговору, и Мюнстер понял, что пора оставить его в покое.

Когда дети наконец улеглись спать и они с женой сели пить на кухне вечерний чай, Мюнстер достал две фотографии Верхавена: одна – сделанная на каких-то спортивных соревнованиях до допингового скандала, а вторая – снятая пару лет спустя, в конце апреля шестьдесят второго года, когда двое полицейских вели его в камеру предварительного заключения.

На обеих фотографиях свет сбоку падал на лицо Верхавена, а он спокойно, слегка прищурившись, смотрел прямо в камеру. На губах намек на улыбку. Какая-то насмешливая серьезность.

– Что бы ты сказала об этом человеке? – спросил он жену. – Ты умеешь читать по лицам?

Синн положила фотографии на стол и присмотрелась:

– Кто это? Он мне почему-то кажется знакомым. Это актер, так ведь?

– Как тебе сказать… не знаю. Хотя да, вообще-то ты права. Наверное, его действительно можно назвать актером.

Часть V 24 августа 1993-го

23