Возвращение

— Пока ничего, — предложил я. — До землетрясения в Чили остался месяц. Если вас оно не убедит, подождете еще двадцать дней. Уж нашествие торнадо вам никто не предскажет, да еще с такой точностью. А когда вы будете готовы к серьезному разговору, тогда и поговорим. Вам нетрудно позвонить в ЦК комсомола, и они меня к вам привезут. Только первая беседа должна быть с глазу на глаз. А дальше уже решать вам. Идите обедать, а то сейчас придет Полина Андреевна, и вам влетит за остывший обед. А я тоже побегу, меня ждет машина.

— Как ты убедил ребят из ЦК комсомола привезти тебя ко мне?

— Сказал, что хочу писать книгу о партизанах Белоруссии и конкретно о вас. Везли не на встречу, я лишь хотел узнать номер квартиры и опустить письмо, а нарвался на вашу жену.

— Хорошо, что нарвался, — сказал он. — Я бы твое письмо все равно сам проверять не стал, а отдал бы кому следует. Что-то мне не хочется тебя отпускать.

— До лета я никуда из военного городка не денусь, разве что в начале марта посылают в Москву, как лауреата. Но я могу и отказаться. Подругу только жалко.

— Это ту девочку, с которой ты поешь? Славная, и голос замечательный. Она знает?

— Только сам факт, ни во что серьезное я ее не посвящал.

— Ладно, беги и постарайся никуда не запропаститься. Тетради где?

— Под тахтой родителей. Что смеетесь, у меня сейфов нет. Ваша жена пришла.

— Что, уже уходишь? — спросила меня Полина. — Жаль, скоро из школы прибежит Лена, мы бы вас познакомили.

— В другой раз, Полина Андреевна! — сказал я. — Меня люди с машиной ждут, до свидания!

— Мы видели, как он тебя забрал, — сказал Валентин. — Ну как, поговорили?

— Поговорили, — ответил я. — Он будет думать. Спасибо вам!

— За что? — удивился он. — За машину?

— И за машину тоже. А, главное, за помощь в организациях выступлений. Мальчишку с улицы он бы к себе домой не позвал. Когда едем домой?

— Сейчас поедете, — ответил он. — Только меня довезете до работы.

Всю дорогу до моего дома мы промолчали. Когда попрощались с Николаем, Люся сказала:

— Давай не будем сейчас к тебе заходить. Проводи меня домой и расскажи, о чем вы говорили.

С рассказом я уложился в пару минут.

— Значит, он все знает, но ничему не поверил, — подытожила она. — А после землетрясения?

— Я думаю, что он не будет ждать этих торнадо, — сказал я подруге. — В любом случае отношение к тому, что я скажу, будет уже совершенно другим. У меня ведь есть что ему сказать и помимо стихийных бедствий.

— А что потом? Когда он поверит?

— Один человек, как бы высоко он ни забрался, мало что сможет сделать, нужны единомышленники. Пусть поначалу их будет немного, главное, чтобы среди них не затесалась какая-нибудь гнида. Если пустят в ход то, что я записал, все равно в Москве узнают. Главное, чтобы не связали со мной. И еще нужно убрать кое-кого из нынешнего руководства, иначе ничего не поменяется. Ну предотвратим мы одно покушение, они организуют другое. Когда решаются вопросы такой власти, жизни других людей ничего не стоят. Нетрудно, например, устроить авиакатастрофу. Подумаешь, какой-то самолет с экипажем! Ради великого дела… Не нужно тебе в это вникать. У нас и о тебе был разговор, и я сказал, что ты знаешь только сам факт переноса личности. Не стоит никому знать, что тебе известно больше, да и не собираюсь я тебя во все посвящать. Меньше знаешь – крепче спишь. Пользы тебе от этих знаний никаких, а неприятности могут быть.

— Так мы едем на смотр или нет?

— Вроде едем. Мне все-таки кажется, что он пока ничего предпринимать не станет. Слишком в такое трудно поверить, а когда все доказательства – это слова мальчишки, пишущего фантастику… Можно, конечно, пустить в ход мое письмо, потому что я там написал действительно серьезные вещи, но он на это не пойдет. Если что и сделает, то после двадцать восьмого марта. Сколько тут ждать!

Меня никто не побеспокоил, и на смотр в Москву нас отпустили. Единственное, что сделал Машеров, о чем я узнал уже позже, это направил с лауреатами, помимо приставленного к нам работника ЦК комсомола, одного из лейтенантов минского КГБ. Представилась она нам работником областного отдела культуры и опекала ненавязчиво, в отличие от комсомольского вожака. Выехали на поезде за три дня до начала смотра. Я захотел ближе познакомиться с остальными, но ехавшие с нами две девчонки и парень держались настороженно, поэтому я их оставил в покое. Ехали в двух купе: в одном все женщины, в другом я с остальными мужчинами нашей делегации. Одно место у нас было свободным до самой Москвы. Поселили нас в гостинице «Юность» и весь следующий день возили по экскурсиям, включив в программу посещение Мавзолея. Первого места мы не получили, не получили даже второго. Нам бурно аплодировали, но места давали не за песню, а за номер в целом, а по исполнению мы до занявших первые места не дотягивали.

— Третье место это тоже не дырка от бублика, — сказал я Люсе. — А вообще, с этими конкурсами нужно заканчивать. Выехали на ворованной песне и твоем голосе. Мне уже большая известность не нужна, поэтому будем кое-что петь время от времени у Самохина, и все. Это будет честнее.