— Нужно ограничить рождаемость, — ответил я. — Не так радикально, но ограничить. Лучше насильно избавиться от лишних ртов сейчас, чем потом гибнуть всем. Для чего рождались дети в той Африке, если в мое время выживал и становился взрослым в лучшем случае только каждый пятый ребенок? Во многих странах Азии было ничуть не лучше, а ведь и у монголоидной расы свой геном. Земля не так велика, как думают некоторые, и ее ресурсы не бесконечны. А уходить нам будет некуда. Есть, правда, другие реальности, но мы вряд ли сможем в них попасть, просто не успеем.
— Но ведь ты что-то имел в виду, когда говорил о спасении мира? Пусть наша страна не развалится и вырвется вперед, вряд ли мы сможем управлять остальными.
— Можно будет попробовать, — сказал я. — Есть способы. В крайнем случае попытаемся спасти только своих. Сейчас об этом еще рано говорить. Боюсь, что такие люди, как Суслов, не только не захотят меня слушать, но сделают все, чтобы не услышали другие.
— Зря ты такого мнения о Михаиле Андреевиче, — сказал Брежнев. — Он замечательный человек и к тебе прекрасно относится.
— Я в его человеческих качествах не сомневаюсь, — сказал я. — Просто такие люди, как вы, часто переносят свои личные отношения с людьми и на то дело, которым занимаются. А вот такие, как он, четко разграничивают, что для домашнего употребления, а что для работы. Ваша позиция более приятная, его – более жизненная. Только вот на многие вещи мы с ним смотрим по-разному.
— Ваш последний разговор на него сильно подействовал, — заметил Брежнев. — Он мне сказал, что никогда не думал, что останется в памяти людей держимордой.
— Главное это не намерения, а дела, — возразил я. — В чем-то он был прав, в чем-то – нет. Я ему рассказал, что знал, захочет – сделает выводы. Только меняться в таком возрасте…
— Ты просил насчет экстерната, — сказал Брежнев. — Я поговорил с Елютиным, он не возражает.
Еще бы он возражал!
— Зря вы, Леонид Ильич, вышли на министра, — высказался я. — Мы уже с визитами к вам засветились по полной программе. Сплетен будет… Наверняка еще и Вика всем знакомым растрезвонила. И машина эта…
— Машина отвезла, высадила и все. Не одни вы такие. Думаешь, что привлечешь меньше внимания с толпой телохранителей? А без охраны вас никто пока отпускать не станет. Есть намерение тобой заняться всерьез. Если получится, опеку можно будет уменьшить, но присматривать теперь за вами будут долго. А слухи… Вы в тени все равно не останетесь. Пусть считают это моей слабостью к молодым талантам. Ты, кстати, после школы чем думаешь заниматься?
— Мы оба хотим поступить на актерский факультет ВГИКа.
— Почему туда? — удивился Брежнев. — Вот уж не ожидал. Не славы захотелось? Может быть, все-таки тебя задействовать в программе? Для начала поработаешь в ЦК комсомола, потом вступишь в партию. Переведем в аппарат ЦК и…
— Леонид Ильич, извините, что перебил. Я не отказываюсь ни от партийной работы, ни от политики, но не сейчас. Я ведь тогда все-таки устал от жизни. Не вообще, а от той, какая у меня была. Я ничего не захотел повторять. У меня была хорошая работа и прекрасная семья. Но жизнь – это не старая интересная книга, которую иной раз хочется снять с полки и перечитать. Вот мне захотелось попробовать себя в кино. По сути, для меня это будет отдых. Техническое образование у меня есть, даже два, теперь будет гуманитарное, а там, глядишь, закончу Высшую партийную школу. И писательство я пока не собираюсь бросать, и песни. Жизнь у меня впереди длинная, если кто-нибудь не укоротит, так что хватит время все попробовать.
— Да, завидую, — сказал он мне. — Жаль, что я никак не дотяну до прихода вашей девчонки, я бы не отказался прожить жизнь второй раз.
На этот раз мы были в гостях у генсека до самого вечера. Вика опять принесла гитару и мы спели пару новых песен.
— Ты говорил Михаилу Андреевичу о Высоцком, — сказал Брежнев. — Несколько раз о нем слышал, но не слушал ни одной песни. Не можешь что-нибудь исполнить?
— В следующем году должен выйти фильм «Вертикаль» с его участием. Он там будет петь несколько песен об альпинистах. А я разучил пока только одну. Она из моих самых любимых. Напишет он ее только к концу жизни для фильма о Робин Гуде. Я не собираюсь красть у него песни и эту разучил только для своих. Вам спою.
Вика с Викторией Петровной были на кухне, и я мог говорить свободно.
— Лестно попасть в число «своих», — хмыкнул Леонид Ильич. — Люся, позови моих с кухни, пусть тоже послушают.
— Предупреждаю, — сказал я женской части семьи Брежнева. — Песня не моя и говорить о ней никому не стоит. Вика, это в первую очередь тебя касается. Раззвонишь, и мы с тобой незнакомы. Доступно? Вот и хорошо. Называется она «Баллада о борьбе»:
Я вкладывал в пение душу, но до Высоцкого было далеко.