Возвращение

– Соседка это Векшина, Милица, – поспешил дать справку Дармон, явно недовольный явлением незваной гостьи, пока кто-нибудь из телохранителей не прикончил шуструю бабенку, топчущуюся на пороге.

– На ловца и зверь бежит! – довольно констатировала я и переключилась на свидетельницу. Лакс, не перекатываясь на бок, легко, как циркач, вспрыгнул на ноги.

– Хорошо, что заглянула, Милица, расскажи-ка, как Салиду нашла, как тревогу поднимала, – начала теребить бабу.

Та с готовностью закивала, проявляя желание сотрудничать со следственными органами, и, методично дергая то одну, то другую косу, толстыми светло-русыми веревками покоившиеся на пышной груди (чем они все-таки тут головы моют, что волос такой густой растет?), затарахтела, будто боялась, что вот-вот рот заткнут и ни словечка молвить не позволят. Визгливый голос свидетельницы перешибал разом все звуки, поэтому я совершенно спокойно подозвала Лакса и попросила:

– Проверь-ка, пожалуй, как у нее дома с запасами соли.

Рыжик моментально просек, к чему я клоню, усмехнулся и утек из дома так незаметно, как могут только искусные воры и эльфы, а уж особь, совмещающая в себе профессиональные достоинства и наследственные факторы, тем паче. Эта пластичная неуловимость была свойственна Лаксу и в лесу, и в городе.

А русокосая Милица, даже не заметив незначительного поредения массы слушателей, дергала оборки на блузе, влажно моргая выпуклыми голубыми глазами, и все повествовала, повторяя на разные лады, как еще с ночи у нее на сердце тяжко было, да разве ж угадаешь, к чему так гнетет. Это уж потом, как за солью зашла к соседям, Векша храпит на лавке, а Салида на полу лежит, не движется, тут и про соль забыла, заорала, юбки подхватила да подмогу звать понеслась. Мужики прибежали, а Салида как есть мертвехонька.

Лакс успел возвратиться и шепнул мне на ухо, умудрившись еще и украдкой нежно поцеловать в мочку уха:

– Полнехонек кувшин с солью-то на три четверти.

– А ведь ты лжешь, – дождавшись логического подтверждения своих интуитивных догадок, протянула я. – По-другому дело было, Милица, по-другому. Сама расскажешь нам или магией помочь память освежить?

Яркий, будто свеклой наведенный румянец схлынул с полных щек бабы. Запнувшись на полуслове, она всхлипнула и, рухнув на колени, запричитала на одной воющей ноте:

– Не губи, магева-матушка, всю душу открою, как есть скажу! Демоны попутали, не иначе! Они, они, окаянные, руку мою направили! Убийца я проклятая!..

Дармон выпучил глаза не хуже Милицы и икнул. «Упс, – подумала я, – хотела свидетельницу расколоть, а тут сразу признание выскочило».

Удивилась я не меньше прочих, однако постаралась сделать вид, будто все идет как задумано. Баба покаянно выла, поносила себя последними словами, но никакой ценной конкретики в ее добровольном признании не всплывало. Между тем мне действительно было весьма любопытно, каким таким образом она умудрилась сломать шею Салиде, женщине более увесистой и массивной, чем сама. Состояние аффекта, бывает и такое, пробуждает в человеке невиданные резервы сил, но тем не менее я бы не отказалась услышать подробности.

– Милица, мы уже поняли, что ты раскаиваешься. Поднимись, присядь на лавку и постарайся описать, как все произошло, – попыталась направить истерическую исповедь в нужное русло. Кейр помог женщине встать и усадил на скамью.

– Настойка у Салиды уж больно крепка, до сих пор в голове шум да туман, – промокнув слезы косой, всхлипнула женщина и плюхнула толстый зад на лавку. – Помню только, позвала она попробовать новых рецептов настойку, лепешек напекла. Втроем мы сидели, пробовали, легко пилось, даром что крепко, об урожае говорили. Векша сразу два кувшина осушил и задремал, а потом, – крупные слезы снова закапали Милице на блузон, – она чего-то грубого мне сказала, я так озлилась, как в жизни ни на кого не гневалась, и кружкой своею замахнулась, а она, кружка, прям в висок соседушке моей угодила. Та на стол головой сразу упала, я ж еще выпила и ушла к себе, будто так и надо. Только утром чуток в разум вошла, тогда уж народ звать кинулась, а только испугалась да на Векшу все и свалила. Он же, как лишку хватит, ничего упомнить не может.

«Ну и женщина, железный Арни отдыхает, – мысленно хмыкнула я, – это ж надо кружкой так сопернице навешать, чтобы шею переломить. Интересно, из чего ж она пила?» Аналогичные сомнения посетили не только мою черепушку. Мужчины молча созерцали «кровожадную» бабу.

Гиз ненавязчиво полюбопытствовал:

– Какая кружка у тебя была и где она сейчас?

– Так вот, вроде тех, на столе. – Милица ткнула дрожащим пальцем в две небольшие глиняные емкости грамм эдак на двести пятьдесят с выпирающими острым углом ручками, пылящиеся на столешнице. – Свою я зачем-то домой вчера снесла, она там стоит, в погребе…