Возвращение

В комнате, до мелочей повторявшей своим видом традиционную горницу в типовом охотничьем домике (если не обращать внимания на то, что дальние стены и потолок исчезают в пространстве), в удобном мягком кресле, своими габаритами вплотную приближающемся к семейству диванов, придвинув ноги к решётке камина, сидел осанистый, крупный господин. Того расплывчатого возраста, когда с первого взгляда ясно, что мужчине уже далеко за пятьдесят, но, как ни приглядывайся, определить насколько далеко, практически нереально. Слишком много противоречий вызывал его облик. Всё ещё пышная, но совершенно седая шевелюра указывала на вполне почтенный возраст, но аккуратно подстриженные, густые рыжеватые усы и короткая борода сразу отнимали у этой цифры пяток-другой лет. Печальные и умные глаза говорили о большом жизненном опыте, зато рельефа упругих мышц, отчетливо бугрившихся под свободной рубахой, не постыдился бы и молодой атлет.

Из-под прикрытых век господин неотрывно глядел на весело играющий огонь в камине и внимательно слушал своего собеседника.

В отличие от него, второй мужчина выглядел молодо. Высокий, худощавый. Даже слишком… Но это не была худоба человека, изможденного болезнью или телесной немощью, благоприобретенной с годами длительного освоения перечня проб и ошибок предков, именуемого наукой, а скорее — изящество танцовщика или легкоатлета. А длинные тёмные волосы придавали его бледному лицу черты благородного аскетизма.

— Извини, отец, но я не понимаю тебя, — горячился он. — Сколько тысячелетий прошло с тех пор, как им буквально на пальцах объяснили: что и как нужно делать, чтобы достичь необходимого результата — и каков итог? — Он красноречиво развел руками. — За это время люди научились летать в космос, опускаться на дно океана, убивать миллионами себе подобных, а в ожидаемом направлении не продвинулись даже на шаг. Больше того — сегодня человечество оказалось значительно дальше от зафиксированной лично мною исходной точки. Ты понимаешь, отец, что это значит? Развитие людей движется по отрицательному вектору! А вы с дедом спокойно созерцаете эту картину всеобщей деградации и морального разложения и ничего не предпринимаете. Извини, но я с вами не согласен… — Молодой мужчина сделал быстрое движение рукой и вынул из воздуха полный фужер, к которому тотчас припал губами. — Еще раз прошу прощения, но такое бездействие преступно! Мы не вправе рисковать всем Мирозданием, потакая прихотям всего лишь одного из видов. Пусть и разумного…

— Наверное… — Седой мужчина, именуемый отцом, отвечал медленно, будто каждое слово он сперва взвешивал, рассматривал со всех сторон и только окончательно оценив нехотя отпускал на волю. — Ты молод, а следовательно, логичен, безапелляционен и… прав. Но как всякое совершенство, Эммануил, твоя речь не имеет ничего общего с реальной жизнью. Знаешь, в чем различие между умом и мудростью?

Сын удивленно приподнял брови.

— А разве это не синонимы?

Отец слегка улыбнулся.

— Ум можно развивать и тренировать, опираясь на знания, позаимствованные у других, а мудрость приходит только с опытом. Заметь — лично приобретённым.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты умён, Эммануил. Возможно, даже умнее меня в твои годы, ибо изучил еще и мои ошибки. И всё же собираешься совершить ту же глупость, что и мы с дедом. Где же тут мудрость? Какой смысл еще и в третий раз делать то, что дважды не приносило ожидаемого результата. Разве не целесообразнее и умнее попытаться найти иной путь?

— Но ведь вы даже не ищете! Вы просто ждёте, чем всё закончится?

— Вариант спонтанности уже отличается от внесения корректировок. Но ты не прав — я думаю…

— Третье тысячелетие?!

— Для Мироздания, время не имеет значения. Важно найти просчет, понять — где засбоило… А исправить её — чего уж проще?

Рядом с первым креслом в воздухе свилось и загустело туманное облако, уютно укутывающее старенькое плетеное кресло-качалку, и восседавшего на нем благообразного и совершенно прозрачного старика.

— Благословенны будьте, дети мои, — торжественно прогудел призрак, окутываясь при этом в дым, как в пелерину, благоухая традиционной лавандой. — Все бунтуешь, Эммануил?

— А ты опять подслушиваешь, дедуля? — Сын плюхнулся на ближайший стул. — Ни один разговор без тебя не обойдется!

— Очень надо, — фыркнул Святой Дух. — Не забывай, что боги, по определению, всеведущи и вездесущи. Поэтому, естественно, что я в курсе вашей дискуссии, и так же естественно — принимаю в ней непосредственное участие. Тем более что первая ошибка, о которой упоминал твой отец, была совершена мной. В опровержение, так сказать, тезиса о непогрешимости…

При этом Дух столь неподдельно опечалился, что даже окутывающая его дымка уплотнилась и запахла хризантемами.

— Кто ж мог предположить, — промолвил Отец, — что люди, изгнанные из Рая, так обрадуются своей неограниченной свободе и столь интенсивно станут плодиться и осваивать новые блага, что совершенно забудут о своём главном предназначении.