Возвращение

Званцев осторожно прихлопнул дверцу и подошел к оператору.

– Пойдемте.

– Пойдемте, – откликнулся оператор совсем новым, очень бодрым голосом. – Пойдемте быстро, нужно пройти семь километров.

Они пошли, широко шагая, по мокрому шершавому бетону.

– Что у вас там делается? – спросил оператор.

– Где – у нас?

– Ну, у вас… В большом мире. Мы уже полмесяца ничего не знаем. Что в Совете? Как с проектом Большой Шахты?

– Очень много добровольцев, – сказал Званцев. – Не хватает аннигиляторов. Не хватает охладителей. Совет намерен перевести на проект тридцать процентов анергии. С Венеры отозваны почти все специалисты по глубокой проходке.

– Правильно, – сказал оператор. – На Венере им теперь нечего делать. А кого выбрали начальником проекта?

– Понятия не имею, – сердито сказал Званцев.

– Не Штирнера?

– Не знаю. Они помолчали.

– Мерзость, верно? – сказал оператор,

– Что?

– Факелы – мерзость, правда? Такая дрянь! Чувствуете, как он воняет?

Званцев принюхался и отошел на два шага в сторону.

– Да, – сказал он. От факела воняло нефтью. – А зачем это? – спросил он.

– Так приказал Каспаро. Никаких электроприборов, никаких ламп. Мы стараемся свести все неконтролируемые помехи к минимуму… Кстати, вы курите?

– Курю. Оператор остановился.

– Дайте зажигалку, – сказал он. – И ваш радиофон. Есть у вас радиофон?

– Есть.

– Дайте все мне. – Михайлов забрал зажигалку и радиофон, разрядил их и выбросил аккумуляторы в кювет.

– Извините, но так надо. Здесь на двадцать километров в округе не работает ни один электроприбор.

– Вот оно в чем дело, – сказал Званцев.

– Да-да. Мы разграбили все пасеки вокруг Новосибирска и делаем восковые свечи. Вы слыхали об этом?

– Нет.

Они снова быстро пошли под непрерывным дождем.

– Свечи тоже мерзость, но все-таки лучше, чем факелы. Или, знаете, лучина. Слыхали про такое – лучина?

– Нет, – сказал Званцев.

– Есть такая песня: «Догорай, моя лучиночка». Я всегда думал, что лучина – это какой-то генератор.

– Теперь я понимаю, откуда этот дождь, – сказал Званцев, помолчав. – То есть я понимаю, почему выключены микропогодные установки.

– Нет, нет, – сказал оператор, – микропогодные установки – это само собой, а дождь нам гонят специально с Ветряного Кряжа. Там есть континентальная установка, знаете?

– Зачем это? – спросил Званцев.

– Закрываемся от прямого солнечного излучения.

– А разряды в тучах?

– Тучи приходят пустые, их разряжают по дороге. Вообще опыт получился гораздо грандиознее, чем мы сначала думали. У нас собрались все специалисты по биокодированию. Со всего мира. Пятьсот человек. И все равно мало. И весь Северный Урал работает на нас.

– И пока все благополучно? – спросил Званцев. Оператор промолчал.

– Вы меня слышите? – спросил Званцев.

– Я не могу вам ответить, – сказал Михайлов неохотно. – Мы надеемся, что все идет как надо. Принцип проверен, но это первый опыт с человеком. Сто двадцать триллионов мегабит информации, и ошибка в одном бите может многое исказить.

Михайлов замолчал, и они долго шли молча изо всех, сил. Званцев не сразу заметил, что они идут через поселок. Поселок был пуст. Слабо светлели матовые стены коттеджей, в окнах было темно. За ажурными изгородями в мокрых кустах чернели кое-где распахнутые ворота гаражей.

Оператор забыл про Званцева. «Еще часов шесть, и все будет кончено, – думал он. – Я вернусь домой и завалюсь спать. Великий Опыт будет закончен. Великий Окада умрет и станет бессмертным. Ах, как красиво! Но пока не придет время, никто не скажет, удался ли опыт».