Возвращение

И теперь мне стало все ясно. Петр — мой коллега.

Вспомнились беседы, споры, его высказывания о женщинах. В памяти моей всплыли его слова, сказанные в одной из откровенных бесед со мною: «Нет ничего горше на свете, коллега, когда с женой не находишь общего языка. Это страшно. Женись и ты наконец, но ищи себе равную по образованию».

Это был разговор о женщине, которая шла сейчас рядом со мной. Тогда я что-то возражал приятелю. Сейчас я пристально смотрел на нее. Действительно ли она не годится Петру в спутницы?

— Мы уже пришли, — сказала женщина, остановившись у подъезда на улице Шопена. — Спасибо вам, прощайте.

Я пожелал всего лучшего.

Но девочка не отпускала моей руки.

— Идем к нам, будем лепить хлебники из пластилина.

— В другой раз, Любочка.

— Когда — в другой? Ну, когда?

— Завтра, хорошо?

— Завтра, завтра! Мама, дядя завтра придет!

Наши взгляды с матерью встретились.

— Не приходите, — шепнула она чуть слышно…

Я кивнул.

Проходили дни и недели, а эта встреча не выходила у меня из головы. Меня влекло к этой женщине что-то такое, что делало мою жизнь интересной. Я не пытался анализировать свое состояние, я только чувствовал, что в моем сердце поселилась любовь.

И я шел навстречу этой любви, не испрашивая ничьего разрешения.

Меня стал злить нетрезвый вид моего коллеги, иногда я резко отвечал ему на его циничные высказывания, иногда на улице мерещилась мне маленькая Люба, и я невольно искал глазами ее мать.

Однажды без всякой причины я пошел в редакцию через улицу Шопена. Будто бы безразлично посмотрел на знакомый номер, вроде бы и не быстро прошел улочку и все же горько разочаровался, что никого не встретил.

С тех пор я уже не ходил по другой улице. Это доставляло мйе удивительную радость. Лучше работалось, словно бы я уже и не был одиноким. И сам я не знал, кого мне больше хотелось увидеть, дочку или маму. Люба становилась для меня символом семейного счастья, мама же ее…

Совсем случайно я встретился с ними снова.

В окне второго этажа, прислонившись лицом к замерзшему стеклу, сидела моя маленькая знакомая. Я посмотрел вверх, помахал рукой, она меня узнала. Застучала в окно:

— Дядя, дядя, иди к нам!

Я заколебался.

— Дядя, я одна дома! Иди, я открою дверь.

Тогда я пошел.

Она уселась ко мне на колени и защебетала, защебетала:

— Мама пошла на рынок за дровами. Каждый день туда ходит, потому что газ еще не подключили, а папа только ночью приходит. У меня много пластилина. Он уже высох, потому что я не умею лепить. На, разомни и вылепи мне куклу.

Я мял пластилин, а она не унималась:

— Я теперь всегда одна дома. Папа часто совсем не приходит, и мама каждый день уходит. Но мне скучно только тогда, когда киска засыпает. Мама спит очень мало — она поздно ложится и рано встает… Мне шесть лет, дядя. Я скоро в школу пойду. Буду много=-много учиться, чтобы никто не называл меня дурой.

— А кто тебя так называет?

— Вчера папа кричал на маму, говорил: «Ты ничего не понимаешь!» Бросил в нее книгой. А мама сегодня дала книгу мне — у нее нет времени читать. Да только книжка неинтересная, без картинок.

Разговор прервала скрипнувшая дверь. Вошла мать. В угол положила охапку дров. Я подошел, подал ей руку. Смущение, легкое вздрагивание руки и тень испуга в глубоком взгляде выдали ее лишь на мгновение. Но она быстро овладела собой и спросила спокойно, даже холодно:

— Вы к мужу?

— Нет! Меня в окошко позвала Любочка.

Молчание. Я поднялся.

— Простите, я не подумал, что могу огорчить вас.

Она вспыхнула, слезы чуть было не брызнули из ее глаз, но она сдержалась.

— О нет. Мне приятно, — проговорила она, не поднимая глаз.

— Можно будет мне еще раз зайти к Любе?

— Лучше — нет…

— Ну что ж, тогда до свиданья.

Мне никто не ответил, никто не проводил до двери. И лишь когда я спустился по лестнице, на меня чуть ли не кубарем свалилась Люба и повисла на моей шее. Она крепко прижималась к моей груди.

Я поцеловал ее личико. Мне показалось, что в коридоре плакала мать…

Первый раз в жизни возвращался я домой, чувствуя себя богатым, сильным, счастливым.

И только дома я долго думал над тем, что мое счастье врастает корнем в чужую ниву. «Нет, нет, — говорил во мне внутренний голос, — там, где есть любовь, там ничего чужого нет».

Я не смел заходить в их дом, но не мог жить и без них. Они были нужны мне, им был нужен я.

Не заходя в дом, я ждал на улице, заглядывал в окна, подолгу стоял на углу, чтобы увидеть ее.

Наконец я ее увидел. Сегодня вечером она сама вышла на улицу и позвала меня в коридор.

— Так дальше нельзя, — говорила она, — я все вижу… Не приходите, не приходите каждый вечер — это нестерпимо. О, как это нестерпимо!

Она слабо прижималась ко мне, молча просила забыть о любви к ней, молча просила прощения за свою любовь.

Я спросил:

— Как вы будете жить?

— Теперь мне будет легче… — И не защищалась от моих поцелуев.

Просила, чтобы я ушел.

— Только с вами…

— О, это сумасшествие…

Нет, это не сумасшествие, это наша любовь. И она — не тайна, не воровство! Мы во весь голос расскажем об этом. Всем! Во весь голос!