Возроди во мне жизнь

Это была очаровательная женщина с большими глазами и очень темными ресницами, с высокой грудью и туго затянутой талией. Она очень любила своего мужа. Я никак не могла понять, что она в нем нашла, поскольку он был просто страшным; но она всячески его превозносила, и когда этот тип высказывал свою точку зрения, слушала его с открытым ртом, кивая головой. Возможно, именно поэтому депутат, закончив очередную тираду, всякий раз спрашивал: «Я прав, Суси?», а она всякий раз отвечала: «Разумеется, жизнь моя». Они были настоящей командой. Мне никогда так и не удалось создать такую команду: видимо, не хватило самоотверженности.

— И как прошла игра? — поинтересовалась я.

— Прекрасно, — ответил Андрес. — Я не спрашиваю, как вы погуляли, потому то и без того могу представить, что весьма неплохо. Вот только не могу понять, как можно любить сельскую местность? Сразу видно, что вы там никогда не работали. Лучше скажи, ты навещал своего друга Медину? — спросил он у Карлоса.

— У меня не было времени. Мы были в Тонансинтле. Там такая великолепная церковь, я собираюсь устроить в ней концерт.

— Пожалуйста, — ответил генерал. — Завтра мы это организуем, нечего тратить время на Медину.

— Медина — мой друг, и у него серьезные проблемы.

— Глупости! Единственная его проблема в том, что он пляшет под дудку Кордеры и мечтает возглавить ячейку профсоюза в Атлиско. Только эту ячейку в Атлиско скоро поставят раком, и Медину вместе с ней. Это так же верно, как то, что меня зовут Андрес Асенсио.

— Зачем ты в это лезешь, Чинти? — спросил Карлос, снисходительно поглядев на Андреса, как старший на младшего; эти взгляды всегда несказанно бесили генерала. — Пусть рабочие сами решают, кого хотят в лидеры.

— Ну, уж тебя это тем более не должно беспокоить. Занимайся лучше своей музыкой и прочими эфемерными вещами, если хочешь производить впечатление на эрудированных дамочек, но только не лезь в политику, потому что это тоже надо уметь. Ведь я же не пытаюсь дирижировать оркестрами, хотя уверяю тебя, что размахивать руками перед ансамблем марьячи намного проще, чем управлять всякими козлами и уродами.

— Кордера и Медина — мои друзья.

— Ну а я что же? Разве я не твой друг? Вот полюбуйтесь, депутат Пуэнте, как некоторые люди платят мне за доброту.

После этих слов он покосился на меня и продолжил:

— Или ты не согласна, Каталина? Этот артист уже успел тебя убедить, что, когда левые едины, они непобедимы? Ох уж эти женщины! Ты тратишь силы, объясняешь, воспитываешь, а потом объявляется какой-нибудь попугай, и они уже готовы поверить каждому слову. И моя супруга — отнюдь не исключение, депутат, уж поверьте, она уже уверена, что этот козел Альваро Кордера — прямо-таки святой, готовый бросить собственную жизнь на алтарь счастья бедняков. За всю жизнь она видела его всего три раза, а уже ему верит. Лишь бы поступить назло мужу. Это сейчас модно. Я познакомился с ней, когда ей было шестнадцать, и тогда она была просто очаровательной малюткой: слушала меня со всем вниманием и как губка впитывала все, что я ей говорил. Тогда она и помыслить не могла, что ее муж может быть неправ, ей бы в голову не пришло где-то бродить до трех часов ночи. Ох уж, эти женщины! Сейчас они уже не те, что прежде. Вечно чем-нибудь недовольны. Надеюсь, ваша супруга, депутат, не принадлежит к числу подобных. Разумеется, она воспитана в добрых старых традициях. О, я вижу, она даже вздохнуть лишний раз не смеет без вашего позволения. Зато посмотрите на мою!

Андрес слишком хорошо меня знал. Он улыбнулся, а затем с набитым ртом продолжал:

— Когда я говорю «моя», я имею в виду вас, сеньора де Асенсио. Все остальное — шелуха, пусть необходимая, но, в сущности, не столь важная.

— Генерал умеет разложить все по полочкам, — заметил депутат Пуэнте.

Карлос под столом коснулся рукой моего колена.

Обед тянулся бесконечно. Когда подали кофе с блинчиками «Санта-Клара», я почувствовала облегчение. В скором времени все разойдутся по комнатам, чтобы вздремнуть после обеда. Я знала, что Андрес никогда не интересуется, чем я занята в это время. Выпив две или три рюмки коньяка, он отправлялся на кухню, благодарил девушек за обед, после чего возвращался к гостям со словами:

— Прошу меня извинить, но я должен побыть один, чтобы закончить работу.

После этого он уединялся в одной из дальних комнат, опускал шторы и предавался послеобеденному сну. Сон этот длился ровно полтора часа. Затем он вставал — как раз к тому времени, когда начиналась игра в домино. Моего участия в этой игре не предусматривалось, я должна была лишь обеспечить игрокам кофе, коньяк и полный поднос шоколадных конфет, после чего могла пропадать где угодно и делать все, что заблагорассудится, до самого ужина.

— Пойдем на рынок? — предложила я Карлосу.

— В какой комнате здесь рынок? — спросил он.

Мы беспечно смеялись, когда Андрес вдруг решил отвлечься от своих демагогических речей и вернуться к делам насущным. Я и не заметила, как он подошел и встал позади меня. Его руки легли мне на плечи и чувствительно сжали.