Возроди во мне жизнь

До сих пор помню, как прошел остаток этого года, и ощущение охватившего меня водоворота. Андрес назначил меня своим представителем. Теперь мы все время проводили вместе — митинги, совещания и прочие мероприятия, которыми я по горло сыта до сих пор.

Я купила дом в Лас-Ломас. Он находился в полном моем распоряжении. Дети и Андрес всю неделю проводили в Пуэбле, а по выходным приезжали только Октавио и Марсела — якобы для того, чтобы повидаться со мной.

— Катин, можно поставить в моей комнате вместо двух отдельных кроватей одну большую? — спросила однажды Марсела.

Разумеется, я согласилась. С той минуты и по сей день они так и спят на этой кровати.

Сначала Андрес все пытался выдать Марселу замуж. Но Октавио всякий раз так умолял меня отвадить очередного жениха, а я так старалась ему помочь, что в конце концов Андрес обо всем догадался и напрямую спросил:

— Так ты тоже считаешь, что они будут отличной парой? — и громко расхохотался.

После съезда партии Фито официально объявили кандидатом, и мы отправились в тур по стране. Первой мы посетили Гвадалахару. Там, в парке, Фито произнес речь, в которой вещал о семейных ценностях и о том, что дети должны почитать родителей.

В эти минуты он был похож скорее на священника, чем на кандидата. Мы с Марселой и Октавио откровенно хихикали, подталкивая друг друга локтями и перемигиваясь, когда его речь начинала звучать слишком уж пафосно. Я была всей душой благодарна им за то, что они поехали со мной. Они не только составили мне компанию, но и помогали развеять злость, которую у меня вызывал Тюфяк. Как-то посреди ночи он прислал за мной военный эскорт из Государственной службы безопасности, начальник которой держался с ним так, словно он уже был президентом. Я не знала, что и делать, ведь я не жаждала хороводиться с Фито. Даже стань он президентом всего мира, я нипочем не пожелала бы иметь с ним дело.

Как-то он вызвал меня к себе днем, чтобы я ознакомилась с его биографией, а также с биографией Андреса, которые сторонники Браво опубликовали чуть ли не в каждой газете — начиная с того, что Фито когда-то служил почтальоном, затем рассказывалось об их пребывании в тюрьме Цитадели, и, наконец, упоминалось письмо Хайса в правительственные органы своей страны, где он заявлял, что вместе с «этими парнями, Асенсио и Кампосом» защищает в Пуэбле интересы американцев. Заканчивалась статья внушительным списком весьма оригинальных семейных преступлений.

— Не расстраивайся, — сказала я. — Андреса совершенно не волнует, какими средствами будет обеспечен успех кампании. В любом случае, ты ведь хочешь победить, так?

— Я хочу, чтобы ты пошла со мной на демонстрацию, — заявил он, встряхнув головой.

На следующий день он прислал за мной шофера. Тот протянул мне букет цветов, к которому была приложена визитная карточка с надписью: «Пожелай мне удачи в день 1 мая».

Мы наблюдали демонстрацию в День трудящихся с балкона одного из зданий профсоюза в Мадеро. Альваро Кордера, изящный и утонченный, стоял рядом с Фито — упитанным, круглолицым и с самодовольной улыбкой на губах. Поначалу все шло хорошо — пока на улице не появилась колонна железнодорожников, которые принялись кричать «Да здравствует Браво!» и швырять гнилые апельсины в сторону нашего балкона. Я думала, Родольфо придет в ярость, но он держался столь невозмутимо, что мне стало даже скучно. А он по-прежнему стоял рядом с Кордерой, всем своим видом излучая торжественность и не теряя прежней улыбки.

Один апельсин долетел до балкона и размазался по моей юбке — на мне как раз было платье из светлого шелка. Отдавая должное невозмутимости Родольфо, я решила вести себя так же: не двигаться с места, мило улыбаться — одним словом, держаться так, будто ничего не случилось. Когда демонстрация закончилась, Фито спросил у Кордеры, не находит ли он, что я вела себя, как мудрая королева, и Кордера преспокойно с ним согласился.

— София нипочем бы такого не пережила! — не унимался Фито. — Как удачно Андрес выбрал себе жену! Ты поистине смелая женщина! — продолжал он, когда мы на машине возвращались домой.

Он проводил меня до самых дверей и на прощание расцеловал руки и испачканную юбку.

«Интересно, он сам пишет речи? — думала я, поднимаясь по лестнице к себе в спальню. — А впрочем, такой напыщенный тип вполне мог бы посвятить себя написанию речей».

Вечером позвонил Андрес, чтобы меня поблагодарить. От него я тоже получила свою долю восхвалений.

— Ты прошла боевое крещение, — сказал он. — И превосходно усвоила уроки. Теперь ты можешь посвятить себя политике. Могла бы поддерживать меня, как сегодня поддержала Тюфяка.

Я представила его сидящим за письменным столом, заваленным бумагами, которых он никогда не читал. Как наяву видела его улыбку, слышала раскаты смеха. Тогда мне еще многое в нем нравилось.

— Когда ты приедешь? — спросила я.

— Возвращайся завтра сама, через пять дней приезжает президент Агирре.