Чем-то похожий на актера Шона Пенна (если бы Пенну было семьдесят четыре года), преподобный Колман – настоящий фанат американских горок. В 2015 году он в двенадцатитысячный раз прокатился на легендарном аттракционе «Даймондбэк» в Огайо. «Думаю, это лучшие горки, на которых мне приходилось кататься за всю жизнь, – объяснил он во время интервью. – В моем возрасте это великолепно!» Он знает, о чем говорит, потому что с самого детства был одержим страстью к американским горкам.
Исследователи обнаружили две интересные закономерности, связанные с возрастным изменением рискованного поведения, и обе они определенно ассоциируются с ощущением довольства и благополучия, как у преподобного Колмана. Одна из них называется «эффектом определенности», а другая – «превентивной мотивацией».
Исследование эффекта определенности сначала продвигалось с трудом из-за неопределенности, так как молодые и пожилые люди примерно в равной пропорции готовы к риску и берутся за дело почти с одинаковым энтузиазмом. Но, понимая, что равенство не всегда подразумевает сходство, исследователи стиснули зубы и приступили к более сложным расчетам. Так они обнаружили нечто весомое: риски для разных поколений так же отличаются друг от друга, как шумное казино от уютной чайной церемонии.
Если по достижении определенного возраста вы испытываете неприязнь к риску, то вы не одиноки. При выборе между большой потенциальной выгодой, сопряженной со значительным риском, либо небольшой выгодой с меньшим риском, пожилые люди почти всегда выбирают второе. Фактически, неприятие риска
Сравните это легкое удовлетворение со смыслом риска для молодых людей. В юности ощущение счастья, которое мы испытываем, может воспарять в стратосферу и нам всегда хочется большего. Мы хотим танцевать под громкую музыку, ловить кайф, находиться в шумной компании. В конце концов, посреди этой бурной деятельности мы можем найти спутника жизни, а немного позже – потенциальные связи для продвижения на работе. Это рискованный способ играть с жизнью – агрессивно повышая ставки в надежде на успех. Но такое поведение тоже понятно. В юности мы устремлены в будущее, а не в прошлое, так как у нас еще нет прошлого, которое бы заслуживало внимания. Поэтому оставаться дома и в очередной раз смотреть «Я люблю Люси» – совсем не наше представление о том, как хорошо провести время. Исследователи, определившие это предпочтение, назвали его «поощрительной мотивацией».
Пожиная плоды поощрительной мотивации, мы приносим клятву верности железному трону ипотеки, воспитания детей и пенсионных накоплений. Мы превращаемся в экспертов по эффективности и постоянно ищем способы сохранить наши успехи и избегать неудач по мере того, как то и другое накапливается в заметных количествах. То, что мы можем сохранить, заботит нас не меньше, чем то, что мы еще можем создать. В конце концов иллюзия вечной жизни окончательно рассеивается. Приближаясь к пенсионному возрасту, мы стараемся сохранить нажитое тяжким трудом и переходим от поощрительной мотивации к превентивной мотивации.
Это хорошее название, подразумевающее финальный парадокс любой жизни: смерть. Теперь мы стремимся сохранить то, что имеем, потому что нам осталось не так уж много времени. Нынешнее счастье становится для нас более важным, чем будущее вознаграждение. Со скрипящими суставами, умирающими друзьями и любимыми людьми вечер в обществе Люсиль Болл[16] становится для нас желанной наградой.
В общих чертах именно так наше отношение к риску связязано со сдвигом эмоциональных предпочтений. Мы склонны избегать потенциальных опасностей и довольствуемся меньшими радостями просто потому, что в жизни остается не так уж много удовольствий. После двенадцатитысячной поездки на американских горках вы сознаете, что от этого нет никакого вреда, зато много удовольствия. Тогда почему бы не прокатиться еще разок?
Чуете крысу?
В истории о стремлении к счастью у пожилых людей я кое о чем умолчал. Мое малодушие имеет основание: не всякое удовольствие ограничивается клубничным мороженым или катанием на аттракционах. Вот подлинный примерно того, как грустно все может закончиться.