Я старался есть побольше, чтобы поддержать силы. Вечером уничтожил две банки вареных бобов, пятнадцать или шестнадцать бананов, две банки сгущенного молока — и все же не наелся. По-прежнему штормило, и плот швыряло и подбрасывало на волнах, как пустой барабан, привязанный к пароходу. Брызги летели такие, что грот до половины хоть выжимай. Солнце еще не показывалось, и я вел плот по счислению. Целый день приходилось возиться с различными снастями, и под вечер мне казалось, что руки выворачиваются из суставов.
Запись в вахтенном журнале 15 июля 1963 года
Я вздремнул было у штурвала, но меня разбудила Кики. Я уже давно не привязываю ее, и тут она вдруг начала носиться по плоту, словно одержимая, вбегала в каюту, выскакивала обратно, делала какие-то фантастические прыжки, чтобы вскочить на крышу. Может, на плот забралось какое-нибудь морское чудовище и преследует Кики? Я включил фонарик и в это время услышал шумные всплески и громкое сопение рядом с плотом. Море кишело дельфинами, и в фосфоресцирующей воде их тела были отчетливо видны. Вот, оказывается, в чем было дело! Кики все дни напролет смотрела в море, но ни разу не заметила ничего страшного, теперь же она не иначе как решила, что дельфины утащат ее на дно морское. Авси, наоборот, сидел на своей привязи совершенно спокойно и наблюдал за дельфинами явно без всякого интереса. Он вырос в Кальяо на открытом воздухе и привык к ревущим быкам, кричащим ослам, к козлам, овцам, собакам, к их виду и издаваемым звукам.
Накануне ночью пошел дождь. Я поспешно смастерил из листа гофрированного железа, оставшегося от крыши каюты, желоб, но воды собрал очень мало. Утром я ее вскипятил и сварил суп — первый после выхода в море. Потом я связал мою грязную одежду в узел и на несколько часов опустил в море. Вещи, побывавшие хоть раз в морской воде, пропитываются солью и никогда не высыхают до конца, хоть суши их на солнце весь день напролет. Ночью же они становятся сыроватыми, почти влажными.
Плот равномерно переваливался с борта на борт. Его края ударялись о поверхность воды с такой силой, что, казалось, мачты вот-вот выскочат из гнезд и полетят в море. Движение в одну сторону неизменно заканчивалось толчком, сотрясавшим весь плот и заставлявшим меня удивляться, как это он еще не развалился на куски. Качка напомнила мне, как я, еще мальчишкой, огибал на "Генриетте" мыс Горн. Много дней подряд нас мучила бортовая качка, и улежать в койках, привязанных в продольном направлении, было очень трудно.
— А ты, прежде чем ложиться, прибей свои сапоги к переборке, — посоветовал мне один матрос. — Ляжешь, всунешь в них ноги, и уж тогда никуда не вывалишься.
— А если будут свистать всех наверх? — спросил я робко.
— Ну, скажешь боцману, чтобы он немного подождал.
Только тогда я понял, что он шутит. Попробовал бы я через десять секунд после свистка не выскочить на палубу! Боцман с концом или со шкворнем в руке влетел бы в помещение для команды и выволок бы меня наверх за голову или за ногу!
Запись в вахтенном журнале 16 июля 1963 года