Вознесение черной орхидеи

Я смотрю на пол, на одну пустую и вторую наполовину… ладно, полную бутылку водки, непроизвольно недоверчиво качаю головой. Лавров-старший вне времени и воздействия ликеро-водочной артиллерии: безупречная укладка на густых каштановых волосах с тонкими ниточками серебра на висках, идеально сидящая рубашка без единой складочки, образцово-показательный узел галстука и иронично-снисходительная ухмылка сытого хозяина жизни, привыкшего все держать под контролем. Он что, не ложился вообще?

- Отсутствие чая натолкнуло меня на мысль, что ты пьешь только кофе, - офигеваю, заметив на тумбочке две чашки энергетика всех времен и народов. – Поберегла бы сосуды смолоду.

От такой «заботы» я случайно задеваю ногой бутылку на полу, что не может не развеселить первого человека в городе.

- Я понял. «Кофе нам не по нутру, нам бы водки поутру!» - ухмыляется Лавров, водрузив чашку на наш вчерашний импровизированный банкетный стол. А я хмурюсь, вглядываясь в напиток цвета чьих-то глаз. Что-то неправильное во всей этой ситуации. Нелогичное. Недопустимое. Нереальное. Мысль бьет в черепную коробку, не причиняя боли, но так быстро, что я не могу ее отследить и зафиксировать для дальнейшего разбора на составляющие, остается только собирать пазл завуалированных улик.

Разве так себя должен вести человек, который потерял единственного сына? Пить со мной водку за упокой его души и не изливать при этом собственную, нет, а разводить меня на эмоции и пьяные слезы с излишними подробностями? Я сейчас вспоминаю элементы разговора и хочу провалиться сквозь землю! Надеюсь, что подробности секса в цепях вчера остались за кадром… Рассказывать о том, как заказал меня, таким тоном, словно мы ведем беседу о культуре и искусстве, и потом…

- Спасибо, - пересохшая гортань добавляет голосу хрипотцы.

- За что ты меня благодаришь?

- За то, что проснулась, – сглатываю, не даю Лаврову открыть рот – боюсь услышать фразу наподобие «еще не вечер». Все неправильно, все не логично. Мне бы молчать, но я не могу: – Скажите… как… когда его похоронили?

Я готова превратиться в мраморную статую, лишиться дара речи, получить увесистую оплеуху и ушат проклятий на голову, но не опускаю взгляда, удерживаю сканер светло-карих глаз с упорством смертника в ожидании смягчения приговора, не понимая, зачем, - только сознание знает, что именно делает. Оно ищет эмоции на дне чужих глаз, оно не хочет мириться с неопределенностью и неизвестностью, рвет собственные сухожилия в попытке достучаться до правды, и, если понадобится, до самых небес, там точно дадут честный ответ! Оно не видит в моем собеседнике убитого горем отца, возненавидевшего меня, не видит бескомпромиссного обвинителя, решившего воззвать к глубинам совести оттого, что выжила, в отличие от Дмитрия.

Я вспоминаю наш затянувшийся разговор на вилле в Симеизе, тогда, после беседы с моей матерью по скайпу и последующий за этим вечер откровений. Неужели родителям было наплевать на него аж до такой степени? Кем был для этой ненормальной пары фриков из высшего общества единственный сын? Рычагом для управления бизнесом? Гарантом, что династия Лавровых не прервется? Ошибкой молодости, от которой откупились вседозволенностью и дорогими презентами? Я хочу увидеть боль в глазах его отца – не потому, что это принесет мне удовольствие, нет, лишь для того, чтобы понять, что ошибаюсь! Что он держит планку безупречного политика, и никто не знает, какая боль иссушает его изнутри. Почему я ничего этого не вижу? Как такое вообще возможно?

Он отводит взгляд первым.

- В закрытом гробу. Почти сразу.

- Как…Пожар? Взрыв? Я… опознание… было?

Не могу я молчать! Просто не могу! И мне почти не страшно, когда я вижу блеск убивающей платины в знакомом взгляде, поджатые губы, ледяную решимость, а флюиды ярости бьют в доверчиво распахнутое навстречу сознание.

- Я не понял, Барби… Тебе это доставляет удовольствие?

Угрожающий тон голоса, похожий на острозаточенный скальпель, полоснул по сердцу. Договорилась, блин.

- Нет… Все не так…

- Какие подробности тебе нужны? Как я хоронил единственного сына? Как долго он умирал?

- Да нет же! – я напугана, но до последнего отказываюсь верить, что его больше нет. Я так это и не приняла. Ищу в каждом слове и жесте несостоявшегося свекра опровержение его же словам, черт, мне даже кажется, что я нашла… Сила воображения, что же ты со мной делаешь? Чувство вины, отпусти меня уже, сколько можно?

Нет, мои слова практически не повлияли на его невозмутимость. Раздражение я скорее уловила интуитивно. Вздрагиваю, проследив за движением ладони – это вызывает у него кривую ухмылку. Телефон.

- Сергей, на месте? – я не свожу глаз с пальцев поверх корпуса, кажется, «вертушки». – Слушай меня…

«Когда уйду, поднимешься в квартиру и утопишь эту суку в ванной/ придушишь в духовке/ сбросишь с балкона, замети только следы».

Я надеюсь, что это не ментальный захлест… Конечно же, нет! Это игра больного воображения. Я никогда не приду в себя. Прежняя жизнь кончена.