Возмущение праха

Пару секунд я был вроде как в отключке, и мой мозг начал снова пахать, когда мы с ней уже возились на ковре среди наших раскиданных шмоток. Всякие там Кама-сутры советуют перед тем, как трахаться, в голом виде улечься рядом и, не прикасаясь друг к другу, провести не менее часа в беседе о любви. Я всегда считал это полной херней или, может, восточным юмором, но когда попадалась клевая телка, любил ее сперва рассмотреть, приласкать, чтобы получше самому разогреться, да и ее подзавести. Но сейчас было не до того, я ни хрена не соображал и хотел только одного — расплющить ее на полу своим телом и поскорей в нее всунуться. А у нее и вовсе крыша поехала, глаза сделались пустыми, бессмысленными, и она, с каким-то звериным урчанием, тыкалась в меня приоткрытым ртом, хватая зубами и кусая что ни попадя — шею, плечо, подбородок, затем, все громче урча и вскрикивая, стала тереться лобком о мое колено, словно не понимала, с каким органом надо совокупляться… Я совсем озверел и, получая удовольствие от собственной грубости, рывком перевернул ее на спину и наконец влез в нее, она же подняла ноги кверху и завыла в голос, конвульсивно дергаясь подо мной и успевая при этом кусаться все больней и больней, и ее укусы мне не мешали, от них я острее чувствовал и свое, и ее тело, и, вообще, со мной прежде ничего похожего не бывало — чтобы каждая клетка переживала настолько крутой кайф. Мы оба были в таком заводе, что, можно сказать не успев начать, кончили. Она испустила оглушительный вопль и укусила меня со свирепостью хищника, мне в пах ударила горячая струя жидкости, а рот стал заполняться теплой солоноватой кровью.

Ах ты сучка, губу откусила, обозлился я и изо всей силы ущипнул ее за сосок, стараясь сделать как можно больнее, а она, вместо того чтобы завизжать, удовлетворенно заурчала. Значит, ей этого мало, успел я подумать, сжимая зубы на шелковой коже ее груди и стремясь прокусить ее до крови. Она издала низкий протяжный стон, перешедший в рычание, и впилась мне в плечо зубами, я почувствовал, как они врезаются в мою плоть, меня пронзила острейшая боль, и это мне было в кайф. Я ощутил новую эрекцию и яростный приступ похоти, и, пока она, вцепившись руками в мою спину и терзая кожу ногтями, прижимала меня к себе, я пытался каждым движением вбить ее в пол, расплющить в лепешку, в ничто.

Так повторилось несколько раз, сколько именно — точно не знаю, потому что мой чердак отрубился. Помню только, ей удалось перевернуть меня на спину, и, возбуждая мою похоть снова и снова, она выделывала на мне что вздумается, иногда отмечая свои успехи торжествующими воплями. Наверное, она, как и я, была в полубессознательном состоянии. Я же все время хотел ее, и мне стали мерещиться смутные видения, которые странным образом сливались в единый мир и с моими сексуальными ощущениями, и с ее телом, ее движениями и криками. Свет, исходящий от бра, и высвеченный им на потолке полукруг казались бледно-розовыми, и, откуда-то зная, что это — цвет крови, я недоумевал, почему она розовая. И еще: не умом, а каким-то другим способом осознания я понимал, что происходит тотальная мобилизация всех резервов наших организмов, и не мог сообразить, насколько это опасно.

Потом розовый свет стал темнеть, и некоторое время был действительно похож на кровавый, пока не сменился полной темнотой.

6. ПРОКОПИЙ

Мы совершенно лишены способности, желательной для пессимистов, доказать действительность смерти, т е. невозможность воскрешения.

Николай Федоров

Очнувшись, я не сразу обрел ощущение места и времени. Полина как будто спала. На ее прекрасном лице сохранялось выражение легкой досады, как у обиженного перед сном ребенка, но дыхание было безмятежным. Ее голова лежала у меня на плече, и мой локоть был неудобно вывернут, но я не решался пошевелиться, опасаясь ее потревожить.

— Я не сплю. — Она чуть заметно приподняла свои длинные ресницы, и голос ее звучал, как негромкая музыка. — Ты не забыл, что я знаю твои мысли?

— Забыл, — признался я, — но это приятно, и приятно, что ты об этом напомнила.

И тут я вспомнил все, и она, видимо, тоже, потому что ее лицо помрачнело и рот приобрел замкнутое, жесткое выражение.

— Не огорчайся, все это ничего не значит. — Больше всего я боялся, что она сейчас замкнется в себе. — Это было какое-то сумасшествие, поверь, это больше не повторится.

Она слегка усмехнулась, губы ее приоткрылись и выпятились вперед, и от их уголков вверх и вниз протянулись чувственные вертикальные складки.

— Ты так думаешь? — спросила она, слегка растягивая слова.

7. ДОКТОР