Возмущение

— Вот и не надо тебе этого представлять! Это не просто невозможно, это еще хуже. Но взамен и я хочу тебя кое о чем попросить. Потому что имеется нечто, чего, в свою очередь, не могу себе представить я. Я ведь никогда тебя ни о чем не просила. Никогда не просила, потому что этого не требовалось. Ты всегда был образцовым сыном. И всегда тебе хотелось только одного — вести себя хорошо. Причем во всех отношениях хорошо. О таком идеальном сыне можно только мечтать. Но я хочу попросить тебя порвать с мисс Хаттон. Потому что тебя с нею представить себе не могу уже я сама. Марик, ты приехал сюда учиться, приехал изучать Верховный суд и Томаса Джефферсона и готовиться к поступлению на юридический факультет университета. Ты приехал сюда затем, чтобы когда-нибудь стать человеком, на которого другие будут смотреть снизу вверх, к которому они будут обращаться за помощью. Ты приехал сюда, чтобы не превратиться в одного из типичных Месснеров, вроде твоего деда, или твоего отца, или твоих дядьев, или твоих двоюродных братьев; чтобы не работать до конца своих дней в мясной лавке. Ты приехал сюда не затем, чтобы напрашиваться на неприятности, путаясь с девчонкой, которая взяла бритву и полоснула себя по запястьям.

— По запястью, — успел вставить я. — Она перерезала себе лишь одно запястье.

— И этого более чем достаточно. У нас их всего два, так что и одного должно хватить — причем с лихвой! Марик, я обещаю тебе не уходить от твоего отца, а взамен прошу тебя расстаться с нею, прежде чем ты запутаешься так, что выпутаться уже не сможешь. Я предлагаю тебе честную сделку. Ты готов пойти на нее?

— Да, — ответил я.

— Узнаю своего мальчика! Узнаю своего высоченного красавца мальчика! В мире полным-полно красивых молодых женщин, которые не вскрывают себе вен, которые вообще ничего себе не вскрывают. Их, знаешь ли, миллионы! Вот и найди себе такую. И пусть она не будет еврейкой, пусть она окажется кем угодно! У нас на дворе пятьдесят первый год. Ты не обязан оставаться в гетто, в котором прожили жизнь мои родители, и родители моих родителей, и родители родителей моих родителей, и так далее. Да и с какой стати? Это гетто исчезло, его на самом деле больше не существует, причем уже давным-давно. От него только и осталось что обычай есть кошерное мясо. И этого достаточно. Более чем достаточно. И пусть так впредь и будет. Потому что так, может быть, надо. А все остальное преспокойно может исчезнуть. Мы с твоим отцом и с тобой никогда не жили по правилам и законам гетто, так не начинать же теперь! Мы американцы. Гуляй с кем угодно, женись на ком хочешь, занимайся со своей избранницей всем, что нравится вам обоим, — пока она не возьмет в руку бритву и не захочет лишить себя жизни. Девушка, настолько душевно израненная, чтобы решиться на такое, не про тебя. Девушка, у которой возникло желание лишить себя жизни — а жизнь ее и начаться-то не успела, — не про тебя абсолютно! У тебя не может быть ничего общего с такой. Тебе ни к чему такая, пусть она и выглядит как языческая богиня и приносит тебе в больничную палату цветы целыми охапками. Она писаная красавица — на сей счет нет ни малейших сомнений. Судя по всему, она отлично воспитана. Хотя, может быть, в самом этом воспитании имеется какой-то тайный изъян. Таких вещей никогда не знаешь наверняка. Никогда нельзя судить о том, что происходит в иных домах за закрытыми дверями. Но когда с ребенком что-то не так, первым делом нужно приглядеться к родителям. Так или иначе, она мне понравилась. Я не имею ничего против нее. Я искренне желаю ей всяческой удачи. Я за нее молиться готова — за то, чтобы ее жизнь не обернулась бесцельной саморастратой. Но ты мой единственный сын, мое единственное дитя, и ответственность я несу за тебя, а не за нее. Тебе следует прервать с ней всяческие отношения. Тебе следует хорошенько оглядеться по сторонам и подыскать себе другую подружку.

— Я понимаю.

— Правда понимаешь? Или просто спорить не хочешь?

— Я, мама, споров не боюсь, и тебе это прекрасно известно.

— Что правда, то правда. Ты и с отцом, бывало, в спор вступал, а его слабаком не назовешь. И ты ведь ничуть не уступал ему. Строго между нами, я гордилась тобою, когда тебе удавалось взять над ним верх. Но, надеюсь, это не означает, что, стоит мне уехать, как ты передумаешь. Ты ведь не передумаешь, а, Марик? Когда ты вернешься в колледж, когда она придет к тебе, когда заплачет, когда ты увидишь, как она плачет, — ты ведь не передумаешь? А расплакаться для такой девицы — раз плюнуть; это с первого взгляда видно. Под кожей у нее слезы, и только слезы. А ты способен выдержать ее слезы, Марк?

— Способен.