Возможны варианты

Маршу Давыдова не видела ни разу. Еще не хватало! Свекровь изо всех сил уговаривала Давыдову не переживать так сильно. Ведь Макс же не умер, не ушел от нее к другой женщине. Он просто старается выбраться из советской действительности и вытащить оттуда саму Давыдову. По правде говоря, Давыдовой совсем не улыбалось ехать ни в какую Америку. Да что там в Америку! Она бы и в Москву никогда не поехала. Ей почему-то было очень хорошо в родном Ленинграде. Не в том смысле, конечно, что она каталась как сыр в масле или там была неотъемлемой частью питерского бомонда, ну, сами понимаете. Просто Давыдова не представляла себе жизни в других стенах. Она, как ни странно, любила практически постоянный питерский осенне-весенне-зимний мелкий дождик, любила июльскую жару с тем самым запахом расплавленного асфальта и притихшими пустынными улицами, когда жители прячутся за толстыми стенами в прохладе старых домов. Эти самые толстые стены Давыдова тоже любила. Даже местных городских комаров Давыдова допускала к существованию в своей жизни. Не может быть, чтобы американские комары были такими же, как ленинградские. Ленинградские комары, как настоящие философы, прежде, чем напасть, долго размышляют, примеряются, рассчитывают оптимальную траекторию. Ленинградский комар не будет, как дурак, бросаться на первую попавшуюся на лестничной клетке жертву. Он терпеливо дождется, когда жертва откроет дверь в квартиру, а потом уже кинется туда. Ведь в квартире может оказаться много чего разного вкусного и полезного для комара. Опять же, высота потолков в старых питерских домах не позволит этого комара достать без помощи пылесоса. Американские комары в представлении Давыдовой должны кидаться на еду со скоростью и тупостью морских пехотинцев. А кроме того, Макс рассказывал, что в Америке придумали такие штуки, которые вставляют в розетку, и комарам наступает кирдык. Давыдова была абсолютно уверена, что со временем от этого устройства кирдык наступит и американцам. Когда они прощались с Максом перед его отъездом, она взяла с него твердое обещание, что никакие штуки от комаров он в розетку вставлять не будет.

Визу ему все-таки дали, билет был на руках, вещи собраны, и Давыдова категорически отказалась ехать провожать его в аэропорт. В последнюю их ночь она ревела практически постоянно, а Макс пытался ее отвлечь разными разговорами, в том числе об этих дурацких комарах.

Давыдова откуда-то твердо знала, что больше Макса она не увидит.

Первое время после отъезда он буквально заваливал ее письмами. Она тоже писала ему каждый день. Письма ходили плохо, вскрывались цензурой, и писать друг другу о любви означало открыть тем, кому не надо, свои планы о воссоединении семьи на американской земле. Поэтому писали они о разных разностях, включая тех самых комаров. Макс присылал ей посылки с разными шмотками, иногда приходили какие-то люди и передавали ей от него деньги. Свекровь тоже получала американскую матпомощь. Несмотря на то что Давыдова четко понимала, что свекровь приложила ручку к этой американской истории, после отъезда Макса они сблизились еще больше. Свекровь с удовольствием занималась со Степкой, забирала его из садика, оставалась с ним дома, когда он болел.

Со временем письма от Макса стали приходить все реже и реже, а потом приехала свекровь и со слезами на глазах сообщила, что в Америке у нее родилась внучка Ольга. Давыдова почему-то даже не расстроилась. Наверное, внутренне она уже была готова к такому повороту событий и все свои слезы по этому поводу выплакала заранее.

– Говорила я ему, что фумигаторы до добра не доведут! – сказала она, мягко обнимая озадаченную и удивленную свекровь. К тому моменту фумигаторы уже появились и в совке.

Вскоре началась перестройка. Макс продолжал, уже через мать, передавать Давыдовой какие-то деньги на Степку. Но деньги вопроса не решали, потому что ввели продуктовые карточки, которые иногда было не отоварить никакими деньгами. Все сотрудницы института, в котором работала Давыдова, целыми днями занимались тем, что рыскали по магазинам в поисках пропитания. В один из таких дней, когда Давыдова отчаялась уже купить что-нибудь на ужин, она и налетела на Шестопалова. Тот шествовал по улице, всем своим видом являя картину полного благополучия. Хороший костюм, теннисная ракетка под мышкой и манерные солнечные очки. Ни дать ни взять Марчелло Мастроянни, только раза в два толще.

Шестопалов искренне обрадовался Давыдовой.

– Надюха! Здравствуй, как поживаешь? Чего такая печальная? – спросил он, радостно целуя Давыдову в обе щеки. От Шестопалова разило успехом и дорогим парфюмом.

Давыдова чуть не разревелась.

– Игорюш! Очень рада тебя видеть, но я бегу, мне еще карточки как-то отоварить надо.

– Ты карточки отовариваешь? Вот никогда бы не поверил! А муж твой чего? Он вроде у тебя очень предприимчивый был.

– Муж у меня, Шестопалов, объелся груш и в Америку свалил. Мы со Степкой одни остались.

– С каким Степкой?

– Здравствуйте! Помнишь, я беременная еще была?

– А как же! У тебя живот был больше моего! Так это и был Степка?

– Именно так!