Возлюбленная Пилата

— Перперна говорит, что он когда-то слышал, как ты с Руфусом или еще с кем-то разговаривала о статуе и перстне. Статую Анубиса я разрушил. Этот перстень, — произнес он, подняв его вверх, так что он засверкал в свете лампы золотым и зеленоватым цветами, — Перперна, еще не будучи рабом, снял с руки одного араба вместе с пальцем. Он говорит, что если перстень понравится княгине, то пусть она его возьмет. За то, что она ему обещала. Что ты ему обещала?

— Что он, если я получу назад мое имение, сможет провести там свои последние дни. Покажи.

Он протянул ей перстень. Она поднесла его к свету и почувствовала, как ее сердце учащенно забилось.

— Может быть, — сказала она. — Чтобы это узнать, я должна его разрушить.

— Перперна говорит, что если его обломки сделают тебя счастливой, он будет доволен.

— Умиротворен?

— Этого он не сказал. Я думаю, для этого он слишком стар.

— А ты не боишься старости?

— Это будет зависеть от обстоятельств. И от того, кто будет рядом. Так что это за перстень?

— Если это он, — почти прошептала она, — то на внутренней стороне вправленного в него камня есть чертеж. Он подскажет мне, как попасть к древним каменоломням севернее Береники. Там есть изумруды.

Деметрий молчал. Потом он, как ей показалось, почти благоговейно сказал:

— Изумруды Птолемеев… И они действительно принадлежат тебе?

— Мой нос не похож на нос моей бабушки, но вообще-то да. — Она колебалась. Медлила. Взвешивала. Потом решилась.

— Я должна тебе еще кое-что сказать. Если… — Она остановилась.

— Если что?

— Торговец и разведчик Деметрий… Будет ли он и дальше торговать и заниматься разведкой? Или он сможет заняться поиском изумрудов, если это тот перстень? Искать изумруды, а при случае заниматься умиротворением?

— Есть обязательства, от которых можно отказаться. Я все время путешествовал и подолгу не был дома. Почему не продолжить? — Он начал сгребать монеты, камни и золотые слитки в сумку. — Этим предметам я могу найти лучшее применение. А почему ты спрашиваешь?

— Никакого брака, — шутливо заявила она. — Только умиротворение, пока оно будет длиться?

— Почему никакого брака? — Он наклонился, и она почувствовала кончик его языка на своем пупке. — Браки могут быть расторгнуты, когда умиротворение больше не действует.

Она дотронулась до его головы, взъерошила пальцами его волосы.

— Тогда не будет никаких тайн, не правда ли?

— Какие тайны, княгиня цветов Канопоса?

— На столе лежит папирус, — сказала она. — Не поднимай голову. Пусть он лежит там, где лежит. Хорошо. Я написала длинное письмо. И сделала копию. Письмо должно скоро попасть в Рим.

Деметрий поднял голову и посмотрел на нее.

— Руфус, — пояснила она, — был человеком Сейана. Ты разведчик торговцев с дальними странами. Колумелла и Афер работали на императора и на легионы.

Деметрий кивнул.

— Я должен на тебя смотреть, когда ты говоришь важные вещи. И мои пальцы, прежде всего вот этот, не должны отвлекать меня.

— Не должны? Нет, не должны. О чем я хочу сказать…

— … кроме умиротворения…

— То, что ты сейчас услышишь, ты не должен никому рассказывать. Могу я рассчитывать на твое молчание?

— А зачем болтать? — он улыбнулся. — Для губ и языка есть лучшее применение.

— Нет… Посмотри на меня. Речь идет о четвертой тайной службе.

— Шпионы Ливии Августы? — он выпрямился.

С сожалением она почувствовала, что его внимание полностью переключилось на ее откровения.

— Ливия была олицетворением порока и корысти. Кто должен был унаследовать и преобразовать эту сеть пауков-убийц, как не добродетель?

У Деметрия отвисла челюсть.

— Ты имеешь в виду?..

Клеопатра рассмеялась.

— У тебя потрясающе глупый вид. Я люблю тебя. Разбуди свой палец, тогда я буду говорить дальше.

— Слушаю и повинуюсь, княгиня.

— Хорошо. Когда Ливия Августа отправилась к богам, в Риме остались тысячи глаз и ушей, которые не знали, за кем им теперь следить, и тысячи языков, которые не знали, кому им теперь доносить. Так как порок умер, они обратились к добродетели. И добродетель взяла их под свое крыло, продолжая использовать их возможности. Использовать по-новому.

— Я тебя правильно понимаю?

— Антония, младшая дочь Марка Антония… Моя приемная тетя, если так можно выразиться. Она стала наследницей Ливии. Чего никто не знает и не должен знать, слышишь?

Он кивнул.

— В этой сети порочные люди. Добродетель использует порок, чтобы поощрять добродетель. Она воспитывала меня, пока я не сбежала, потому что добродетель меня душила. Но я ей благодарна. В определенной мере. И поэтому я все эти годы сообщала ей обо всем, что считала важным.

— И об определенных пальцах?

Она рассмеялась.

— Это бы ее не испугало. Ей это было безразлично, пока пальцы не рылись в государственных делах. Папирус на столе предназначен для Антонии. О том, что ты сказал и я подумала… Понимаешь? Этого недостаточно для римского судьи, для сената, для императора. Но Антония знает многое, и, может быть, то, что я ей написала, она сумеет сопоставить с другими вещами. Я также рассчитываю на ее помощь в возврате моей собственности, если Пилат не в состоянии этого сделать.

* * *