Возлюбленная из Страны Снов

Благодарю тебя, моя добрая, любимая, за все заботы, которыми ты меня окружила; ты своей любовью сумела вырвать меня из когтей болезни, охватившей мой мозг! Благодарю и за то, что ты с уважением отнеслась к моей просьбе и оставила дневник мой у меня под рукой.

Хорошо там у тебя в Манте, матушка! Я это почувствовал еще в ту минуту, когда в первый раз пришел в себя… через месяц после того, как я услышал голоса за дверью своего кабинета. Благодарю тебя за все!

Я не сержусь на тебя за то, что ты не сразу мне сказала: тогда мне, может быть, и трудно было бы вынести правду. Но я и тогда ни одной минуты не верил тому, что ее увезли в деревню. Смешная ты, мама: разве я мог поверить, что Люсиль могла бы быть жива и не написала бы мне? И ты видела — я мужественно выслушал, что Люсиль умерла, умерла тогда же, когда я услышал голоса дверью. С полным самообладанием я выслушал и то, как ее мать украла ее скромные драгоценности в самый день ее смерти. Конечно, я немножко нервен, у меня всегда были некоторые странности. Но какой же я маньяк? Я просто себя хорошо знаю. Я знаю, что не вынес бы смерти единственного в целом мире, кроме тебя, беспредельно дорогого мне существа, если бы не увидел ее еще один хоть раз.

Ты ведь понимаешь, мама, что мне необходимо было увидеть Люсиль? Я бы хотел, чтобы ты хорошо меня поняла. Послушай. Она умерла? Конечно, умерла… то есть ушла из жизни людей… Но ведь это еще не значит — ушла совсем из жизни! Бедный ум человеческий не всегда способен представить себе другой вид существования. Но Люсиль меня позвала, — значит, продолжала же она жить! Мне необходимо было соединиться с ней! Я хотел бы, чтобы хоть ты одна поняла это.

И я этого добился. Вот она здесь, у меня. Они кричат: «Помешанный!..» Но разве сумасшедшие могут так зрело обдумать и спокойно осуществить смелый план? Ведь даже тебе я ни словом не проговорился, и ты так и поверила, что я поехал просто подышать морским воздухом. Ты бы поняла меня — я знал — но, быть может, все же стала бы удерживать. А мне надо же было сделать это! И я спокойно и обдуманно провел все: нашел ее бедную, почти заброшенную могилку, вырыл дорогое тело и унес его, как перышко, в ближайшую деревню, к себе.

Я хотел побыть с ней один часок всего, но они скоро бросились по следу, как собаки за зверем, окружили домишко и держат меня в осаде; я не могу унести ее обратно при них и, быть может, под их безумной погоней, может быть — даже под выстрелами. И я сижу, забаррикадированный, и пишу — для тебя.

О, какое это глубокое счастье — проникнуть в жизнь за гробом, в жизнь, переставшую быть жизнью! Это невозможно тебе объяснить. Она мертва для всех, но я чувствую в ней жизнь — другую, чем та, которой я еще живу, но такую понятную мне и полную высокого мистического смысла. И кто сказал, что всякий труп холоден? Тело моей Люсиль теплое. Она не может говорить, не может двигаться, глаза ее не смотрят, как глаза живых; но нам все это и не нужно. Мы не переставали жить одной жизнью и, чтобы эта связь уцелела навеки, нам нужно было еще один раз свидеться. Ведь я ее не видел, когда она умерла и ее похоронили: я не мог, больной, прийти на ее зов.

Нам необходимо было свидеться — и мы свиделись.

Когда рассвело, они стали ломиться в дверь, кричали, требовали, чтобы я впустил их — «именем закона». Я предложил им своим именем выломать дверь. Прежде они через дверь допрашивали меня, я ли разрыл могилу Люсиль Лакур и похитил тело. Я сказал им, что я, и хладнокровно обещал, что убью всякого, кто вздумает ворваться к нам. Они еще пытались требовать, чтобы я выбросил оружие через окно. Каким наивным они меня считают! Я забаррикадировался в этой комнатке, выходящей окнами во двор; тут мне спокойно, и я пишу без помехи. Только, к сожалению, мне не видно, что они делают на улице с тех пор, как притихли…

Я подходил к угловому окну. Офицер какой-то меня заметил и крикнул что-то… Ага, ломятся в двери! Ну что ж, пусть их… Я выстрелил в толпу. Бедный солдатик, — наповал!.. Мне жаль его… но зачем же он слушался чужих приказаний? Я ведь не слушаюсь же!

Опять все затихло!.. Я оглянулся на Люсиль… У нее шевельнулась нога… Как это странно… и страшно! О, как страшно! Все тихо… Где они?.. Что делают?.. Мне страшно!

Опять удары… в двери… в стену… Какой-то огонек блеснул… Понимаю… они хотят взорвать дом, — дают мне время выбежать… Но я не сдамся им!

Поцеловал Люсиль… Холодные губы… Страшная улыбка… Боюсь еще раз взглянуть на нее… Огонек все ближе…

Прощай, мама. Сохрани дневник.

Холодок револьвера приятно ласкает висок. Прощай…

Р. д'Аст КАК УМЕР ЖАК КОДЕЛЛЬ