Вожделеющее семя

(«Если это не дни любви, то, уж несомненно, дни честных и откровенных признаний», — подумал Тристрам.) — Мистер Консет, наш заведующий, сказал мне, что рассматриваются две кандидатуры — моя и еще одного человека, по фамилии Моэм. Этот Моэм был гораздо младше меня, но он был гомо. Так вот, я много думал об этом. Сам я никогда не был особенно склонен к этому, но, несомненно, что-то предпринять я мог. Я долго размышлял, прежде чем приступить к делу, потому что, в конце концов, мне предстояло совершить очень важный шаг. Как бы там ни было, прокрутившись ночь в постели, истерзавшись сомнениями, я собрался с духом и пошел к доктору Манчипу. Доктор Манчип сказал, что это очень простая операция, совсем не опасная… и он ее сделал. Он мне сказал, что в общей анастезии нет необходимости, и я наблюдал, как он это делал.

— Понятно… — проговорил Тристрам. — А я-то думал, почему у вас голос такой…

— Вот поэтому. И посмотрите на меня теперь! «Затейник» раскинул руки.

— Сделанного не воротишь. Как мне приспособиться к этому новому миру? Меня должны были предупредить, хоть кто— нибудь должен был сказать мне… Откуда я мог знать, что тот мир не будет вечен?! — Он понизил голос. — Вы знаете, как стал называть меня этот самый Хильярд с недавнего времени? Он стал называть меня «каплун». И причмокивает при этом губами. Шутит, конечно, но шутка эта весьма дурного свойства.

— Понимаю, — поддакнул Тристрам.

— Мне это совсем не нравится. Мне это очень даже не нравится!

— Держитесь твердо и ждите, — посоветовал Тристрам. — История — это колесо. И такой мир не может существовать вечно. Недалек тот день, когда мы вернемся к либерализму и пелагианству, к сексуальной инверсии и — поверьте! — к тому, через что прошли вы. Мы непременно повторим свой путь, потому что сейчас имеем вот это. — Тристрам повел рукой в направлении вспаханного поля, откуда доносилось негромкое сосредоточенное пыхтение. — Вследствие биологической нацеленности всего этого, — объяснил он.

— Ну, а пока мне приходится бороться с такими людьми, как Хильярд, — печально проговорил «затейник», и его передернуло. — Которые называют меня каплуном.

Глава 5

Тристрам, будучи человеком еще молодым и не безобразным, был приветливо встречен дамами Шенстона. Он галантно извинялся перед ними, оправдываясь тем, что должен успеть в Личфилд до захода солнца. В дорогу его проводили поцелуями.

Личфилд взорвался перед ним, как бомба. Здесь в самом разгаре было что-то вроде карнавала, который отнюдь не знаменовал собой прощание с плотью, совсем нет! Тристрам пришел в замешательство при виде факельного шествия со знаменами и транспарантами, раскачивавшимися над головами людей. На транспарантах было написано: «Личфилдская Гильдия Плодовитости» и «Группа Любви Южного Стаффа».

Смешавшись с толпой на тротуаре, Тристрам наблюдал за шествием.

Впереди колонны маршировал оркестр, составленный из инструментов доэлектронной эпохи, в грохоте и взвизгиваниях которого можно было угадать ту же мелодию, что выводилась на флейте в поле под Хинкли, но теперь, благодаря этой меди, мелодия стала мясистой, кроваво-красной и уверенной. Толпа приветствовала оркестр криками. Следом за оркестром шли два клоуна, которые лупили друг друга и непрерывно падали. Они возглавляли группу комических персонажей в армейских ботинках, длинных кителях, но без штанов. Какая-то женщина за спиной у Тристрама завизжала: «И-и-и-и! Этел, вон наш Артур!» Кителя и фуражки для этой таращащей глаза, махающей руками, кричащей и шатающейся фаланги наверняка были украдены у Народной полиции (где-то она сейчас, где?). Высоко над головами ряженых торчала картонка с тщательно выведенной надписью: «ПОЛИЦИЯ СОВОКУПЛЕНИЙ». Бесштанные полицейские колотили друг друга тряпичными дубинками или дырявили ими воздух в каком-то бесстыдном фаллическом ритме.

— Этел, что значит это слово? — снова закричала женщина позади Тристрама. — Пока скажешь, язык сломаешь!

Маленький человечек в шляпе перевел ей коротким термином в духе Лоуренса.

— И-и-хи-хи-и! — завизжала женщина.

За «полицейскими» шли маленькие мальчики и девочки в зеленых костюмчиках, свеженькие и хорошенькие. К их пальчикам были привязаны разноцветные воздушные шары в форме сосисок.

— О-о-о-о! — простонала девица с увядшим ртом и жидкими прямыми волосами, стоявшая рядом с Тристрамом. — Они преле— естны, не правда ли?

Шарики в воздухе весело сталкивались друг с другом; это было что-то наподобие веселого бескровного боя подушками.

За детьми, прыгая и кривляясь, снова следовали шуты. Это были мужчины: одни в старинных пышных женских юбках, с огромными, разного размера грудями, другие в обтягивающих шутовских костюмах с гульфиками в форме мешочков. Они занимались тем, что ловили друг друга за ягодицы и, неуклюже пританцовывая, пародировали половой акт.

— И-и-хи-хи-и! — вопила женщина за спиной у Тристрама.

— Я сейчас помру от смеха, чес-слово!