Возгорится пламя

Они читали и перечитывали письма.

От матери, от Анюты. От Кржижановских из Теси и от Юлия Цедербаума из Туруханска. Надя получила письмо от жены Струве:

— Вот сюрприз! Кто бы мог подумать?.. Сегодня — радость за радостью! И такое письмо! Володя, отложи всё — читай это. Нина Александровна держит корректуру «Экономических этюдов»!

— Свежо преданье!..

— И я бы не поверила, хотя меня с ней многое связывало в гимназии… Но вот смотри сам: «уже седьмой лист был». Снова кричи ура. Ведь ты уже терял всякую надежду.

— Подожду кричать. Пока не увижу книги у себя в руках. Мы с тобой преотлично знаем окаянную жандармскую машину и цензорских церберов. Однако… Седьмой лист? Это очень хорошо!

Вот и последнее письмо. Из Архангельска, от незнакомого человека. Что там в колонии ссыльных? Чем они живут?

Еще не бывало, чтобы все письма приносили радость. Чаще всего содержали горе и уныние, сетование на неимоверные трудности жизни и возмущение бесправным существованием.

И предчувствие не обмануло.

— Ужаснейший исход! — Владимир всплеснул руками. — Надюша, Мария Германовна тоже застрелилась. Да, суровая правда. Совсем уже собралась в дальний путь, и тут пришло прощальное письмо Николая Евграфовича… Раненое сердце не выдержало. На другой день она… По дороге на кладбище…

Они долго сидели молча, думая об этой преждевременной смерти, о новой утрате.

Надежда знала покойную только по рассказам Володи, но и у нее была острейшая горечь на душе, как будто потеряла близкого, родного человека.

Глава пятая

1

Поседела от раннего снега северная тайга.

Нещадный ветер осыпал с лиственниц оранжевую хвою, обдирал с берез золотые листья и кидал в студеные воды Енисея, наполовину покрывшегося ледяным «салом».

Пароход «Модест» возвращался из последнего рейса, устало тянул за собой две баржи, груженные рыбой.

Пассажиры опасливо посматривали на реку: довезут ли их до Красноярска? Того и гляди — загустеет лед, и пароход, обломав деревянные плицы, беспомощно уткнется в берег.

Впереди с обеих сторон подступили горы. У подхода к ним — Казачинский порог, самый опасный на всем пути. Его не так-то просто одолеть. Да еще с двумя баржами. Немало посудин крупнее «Модеста» Енисей поопрокидывал там с пробитыми бортами. Немало панихид справили попы в церкви села Казачинского…

С верхней палубы тревожно посматривал на берег Лепешинский.

Три часа назад он поднялся на борт парохода, занял место в общей каюте третьего класса, расположенной в корме. Грузчики внесли его багаж: сундук и сверток с пожитками да два ящика с книгами, журналами и рукописями. Среди его бумаг была большая связка писем от Глеба Кржижановского, Василия Старкова и Анатолия Ванеева. Были и письма Оли. Были бережно хранимые записочки, переданные ею в одиночную камеру петербургской «предварилки» еще в ту пору, когда она ходила к нему на свидания как «невеста», подысканная подпольным Красным Крестом. Те записочки — ценнее всего.

«Как она одна там, на новом месте? — думал теперь Лепешинский, прогуливаясь по палубе скрипевшего от натуги «Модеста». — Здорова ли? Ждет меня не дождется. Написала, чтобы я взял на дорогу провизии на шесть дней. Заботливая! Надеется, что приеду до зазимка. А если придется задержаться мне в Красноярске, то денег, говорит, можно занять у Красикова. Не забыла посоветовать!.. А я, пожалуй, успею…»

Он тревожился потому, что первые роды у Оли были злополучными, — недоношенный мальчик родился мертвеньким. «А что нынче готовит им судьба?..»

Баржи причалили к пустынному берегу. Значит, близок Казачинский порог.

Пантелеймон прошел на нос. Даль скрывали высокие скалистые горы, стиснувшие реку каменными челюстями. Вырвавшись из теснины, Енисей неистово буянил на крутом сливе. Всю долину заполнил шум и плеск.

Острые подводные камни, как клыки чудовища, вспарывали реку. Тугие струи извивались между ними и, несмотря на тяжелое ледяное «сало», покрывались шапками пены.

Пока «Модест» ждал очереди на проход через порог, подошел заморский «Scotland» и встал на якорь. Подошел «Минусинец» с баржей и тоже встал. До темноты они едва ли успеют пройти вверх, скорее всего заночуют тут.

К «Модесту» спустился буксирный пароход «Николай», прозванный казачинским бурлаком, и подал трос. Тотчас же на семафорном столбе появился знак: проход разрешен. Оба парохода протяжно загудели и, едва преодолевая бурное течение, двинулись друг за другом к узкому проходу, пробитому среди камней. Позади тянулась баржа.

А навстречу с гигантской силой и скоростью мчалась неукротимая река, пятнистая ото льда. По скалистой лестнице вода падала со ступеньки на ступеньку, и студеные брызги утолщали на берегах ледяную броню.

Машины обоих пароходов работали изо всех сил, но, только присмотревшись к ближним камням, можно было заметить, что они все же продвигаются вершок за вершком.

Вошли в борозду шириной каких-нибудь восемь сажен. «Модеста» качало, как на штормовой волне. Временами нос его зарывался в пенистую воду, а брызги, тяжелые от «сала», взлетали до второй палубы.

«Как между Сциллой и Харибдой», — припомнил Лепешинский скитания Одиссея.