Воздаяние храбрости

– Мы присягнули Константину, как велела депеша из Петербурга. Не моя вина, что так уж сошлось – 14 декабря наша присяга Константину, и ровно в этот же день мятеж в Санкт-Петербурге. Как только прискакал следующий гонец, мы сразу же приняли присягу императору Николаю. Да, спустя две недели. Но надо же сообразить расстояние от Петербурга и до Тифлиса. Хорошо бы, конечно, слова, что были сказаны там утром, узнавать здесь хотя бы и к вечеру. Но нет у меня наливного яблочка на золотом блюдечке. И сапог-скороходов тоже, увы, не предвидится. Да еще фельдъегерь – дурак. Закревский писал, что, когда спросили его, с охотой ли присягал корпус императору Николаю, ответил: «Алексей Петрович прикажет – присягнут хоть шаху персидскому…»

Валериану, впрочем, показалось, что возмущение и негодование Ермолова не совсем искренни. Чувствовалась какая-то потайная мысль, что была запрятана под львиною гривою, так далеко, что и сам владелец огромной головы, гордо сидящей на мощном теле, не признался бы себе в ее существовании. Но Валериан знал, что особенные отношения соединяют Ермолова и Константина, ныне опять Великого князя, но – две недели в конце прошлого года бывшего, хотя бы формально, императором всероссийским. Многие об этом слышали, и всем было понятно, что не мог генерал Ермолов оставаться равнодушным к перемене мест в высочайшей фамилии.

Понятно было Валериану, понятно было и генералу Вельяминову. Но Алексей Александрович ни звуком, ни жестом не выказывал своего отношения к словам командующего. Он стоял у карты, вывешенной в половину стены, разглядывал в который раз перевалы, дороги, реки и с очевидным нетерпением ожидал, когда же генералы перейдут к делу.

Ермолов спиной почувствовал нетерпение своего начальника штаба и, перекрестив широкой ладонью пространство между собой и невидимым отсюда Санкт-Петербургом, словно бы похерил все разговоры о непорядках в высоких сферах.

– Сегодня, господа, я отправляю государю подробное донесение. Приятеля твоего, князь Валериан Григорьевич, до сих пор нет. Ну да хоть Грибоедова мне вернули.

– Где же застрял Новицкий? – осмелился перебить Алексея Петровича еще более встревожившийся Мадатов.

– Состоял он при посольстве князя Меншикова, это ты, наверное, знаешь. Но в Персии у генерал-адъютанта все не заладилось. Ни с Аббас-Мирзой, ни с самим Фетх-Али-шахом. Да и что за манера вести дела? – крикнул он, внезапно разгорячась. – Подарками нехристей умасливать вздумали. Кровать, видишь, стеклянную выдули в Петербурге и тащили ее через всю Россию. Твой же гусар и встречал ее в Астрахани да потом конвоировал в Исфахан. Будто другого дела у моих людей нет! Вообразили, что из– за стекляшек шах от Ленкорани откажется. А он кровать принял да к талышам двух ханов послал. Что там у Ильинского? Морской батальон в семь сотен штыков да сотня казаков. А у Мир Хасана[26] с сыном двенадцать тысяч!

– Сведения, возможно, преувеличены, – осторожно заметил Валериан. – У лазутчиков иногда от страха глаза раскрываются так, что колесо от арбы вкатится между веками.

– Все равно много. Эх! – крякнул Ермолов. – Ну никак нам нельзя сейчас терять еще один батальон! О Назимке слышал?

Валериан мрачно кивнул.

– А ведь я его за хорошего офицера держал! Он же такого натворил, что нам теперь всем корпусом хлебать и расхлебывать. Слышал я такие разговоры, будто бы он своих людей спас. Своих, может, и спас, а остальных погубил. Раньше, от Котляревского повелось, все знали: русский батальон – это сила. Рота не выстоит, если врагов в десять раз больше, а батальон непременно удержится. И колонной, и каре. Это большая сила, его, как орешек в кулаке, не сожмешь, не раздавишь. Помни это, Мадатов!

– Да вроде не забывал, Алексей Петрович, – позволил себе улыбнуться Валериан.

– Знаю, князь, знаю. Но потому тебе сейчас говорю, что людей у меня для тебя только два батальона. Впрочем, об этом Алексей Александрович лучше доложит. А ты слушай, дорогой, и вникай. Дела наши пока очень неважные.

Ермолов кивнул черед плечо Вельяминову, и тот, словно гончая, спущенная со сворки, пошел, пошел, ровно набирая движение с каждым шагом.

– Ясно, что цель неприятеля – Тифлис. Угроза столице Грузии исходит со стороны Эривана и Карабаха. С юга меньшая, отсюда мы и начнем. Тифлисский полк Северсамидзе был вынужден оставить селение Большой Караклис, берег озера Гокча и отступил за Безобдальский хребет. Кстати, Валериан Григорьевич, отступая, полк сумел еще выручить из опасности и посольство Меншикова. Князь возвращался через Эривань, и караван его едва не был вырезан бандой разбойников. Подробности мне пока неизвестны, но, кажется, знакомый твой, надворный советник Новицкий, опять не упустил случая проявить свои расторопность и мужество.

Мадатов довольно хмыкнул. Он рад был услышать добрые вести о сослуживце и одним уголком мозга уже прикидывал – как бы переправить их Софье в Горячеводск. Причем сделать это следовало как можно скорее, чтобы смягчить ужас и скорбь от страшных известий, которые как всегда бежали гораздо быстрее хороших.