Вот так мы теперь живем

Надежда Роджера Карбери удержать Генриетту дома, когда леди Карбери и сэр Феликс отправятся в Кавершем, рухнула. Он думал заговорить об этом, если она сдастся на его мольбы, однако мольбы не прозвучали, и Гетта точно не сдалась. Так что вечером леди Карбери уехала с сыном и дочерью, а Роджер остался один. В обычной жизни он привык к одиночеству. Большую часть года он ел, пил и проводил время сам с собой и ничуть из-за этого не печалился. Сегодня вечером Роджер невольно чувствовал, что все его покинули. Родственникам, гостящим у него, он не нужен. Леди Карбери приехала ради собственных планов, сэр Феликс не дает себе труда быть хотя бы вежливым, а Гетта ласкова и любезна только из жалости. Да, он ни о чем ее сегодня не просил, но почти уверил себя, что получит желаемое без всякой просьбы. И вот он говорил о своей великой любви, о своем постоянстве, а она просто молчала. Когда коляска с леди Карбери и ее детьми уехала, Роджер сел на парапет моста и, слушая стук копыт, думал, что ему незачем больше жить.

Кто сделал другому столько добра, сколько он – Полу Монтегю? И теперь Пол крадет у него самое дорогое. Мысли его были нелогичны, рассудок не вполне ясен. Чем больше он об этом думал, тем сильнее осуждал друга. Он никому не рассказывал о том, как помогал Монтегю, и в разговорах с Геттой упоминал лишь их взаимную привязанность. Однако Роджер чувствовал, что из благодарности Монтегю должен был не влюбляться в девушку, которую он любит, а если нечаянно влюбился, устраниться сразу, как узнал правду. Роджер не мог простить друга, хотя Гетта и заверила, что друг этот не открыл ей своих чувств. Он страдал, и виновником его страданий был Пол Монтегю. Не будь того в Карбери, когда тут жила Гетта, она, возможно, уже стала бы хозяйкой дома. Роджер сидел на парапете, пока слуга не пришел звать его за стол. Он пообедал, чтобы слуга не видел его горя, а потом долго сидел с книгой, но не прочел и слова. Мысли его целиком занимала кузина Гетта. «Как жалок человек, – сказал он себе, – который не может одолеть свою страсть!»

Прием в Кавершеме был, по сельским меркам, грандиозный. Приехали граф и графиня Лоддонские и леди Джейн Пьюет из Лоддон-Парка, епископ с женой и Хепуорты. Вместе с Карбери, семьей приходского священника и теми, кто был в доме, за столом собралось двадцать четыре человека. Правда, на четырнадцать дам приходилось всего десять джентльменов, поэтому нельзя сказать, что хозяева озаботились всем очень хорошо, но в сельской местности трудно устроить все так же идеально, как в Лондоне, а Лонгстаффы, хотя люди безусловно светские, никогда не славились умением продумывать все до мелочи. Впрочем, недостаток продуманности восполнялся роскошью. Ни у кого больше в этой части графства не было трех пудреных лакеев, а дворецкий мог доставить семейству славу одной лишь своей дородностью. Большой салон, где никто не жил, открыли, с диванов и кресел, на которых никто не сидел, сняли чехлы. Прием такого размаха давали в Кавершеме лишь раз в году, но уж когда давали, то на расходы не скупились. Стоило полюбоваться, как леди Помона и две ее высокие дочери встречают графиню Лоддонскую и леди Джейн Пьюет – точную копию матери, только немного уменьшенную, а мадам Мельмотт и Мари жмутся у них за спиной, как будто мечтая провалиться сквозь землю. Затем приехали Карбери, следом миссис Йелд и епископ. Салон заполнился, однако все молчали. Обычно епископ умел быть душою общества, и леди Лоддон, когда ей нравились слушатели, могла по часу болтать без умолку – сейчас же никто не проронил ни слова. Лорд Лоддон сделал слабую попытку завязать разговор, но его никто не поддержал. Лорд Альфред стоял столбом, поглаживая седые усы. Великий человек, Огастес Мельмотт, засунул большие пальцы в проймы жилета и безучастно смотрел перед собой. Епископ с первого взгляда понял, что положение безнадежно, и благоразумно не открывал рта. Хозяин дома пожимал руку каждому входящему и погружался в ожидание следующего гостя. Леди Помона и две ее дочери были прекрасны и величавы, но скучны и неразговорчивы. Во исполнение договора они четыре дня развлекали мадам Мельмотт и очень утомились.

Когда объявили обед, Феликсу позволили вести Мари Мельмотт. Кавершемские дамы, без сомнения, соблюдали договор. Им внушили, что таково желание Мельмоттов, и они его исполнили. Великий Огастес повел к столу леди Карбери, как ей и хотелось. В гостиной она молчала вместе со всеми, теперь пришло время показать себя приятной собеседницей.

– Надеюсь, вам нравится Суффолк, – сказала она.

– О да, спасибо. Милое местечко со свежим воздухом.

– Вы совершенно правы, мистер Мельмотт. Когда приходит лето, хочется смотреть на цветы.

– У нас на балконе цветы лучше, чем здесь, – ответил мистер Мельмотт.

– Ничуть не сомневаюсь, ведь вам доступны цветочные приношения всего мира. Что не сделают деньги? Они могут превратить лондонскую улицу в розовую беседку и устроить гроты на Гровенор-сквер.

– Лондон – прекрасный город.

– Для тех, у кого есть деньги, мистер Мельмотт.