Восточный кордон

Тропа виляла по правому берегу реки, подымалась на откосах, а местами шла так низко, что вода захлёстывала её, и Саша, вымочив ноги, уже не обходил мутные потоки, а шёл по воде напрямик. Но скоро начался подъем, тропа повернула в ущелье и змейкой полезла на небольшой перевал по густому буковому лесу.

Все здесь выглядело веселей, чем в каштановом лесу. Беловатые стволы бука, его светло-зелёная, прозрачная листва создавали праздничное настроение, редкий подлесок тоже состоял из молодого бука — он густо поднялся на полянках, как в детском саду под присмотром взрослых, и, видимо, чувствовал себя отлично. Под ногами не чавкало. Каменистая почва вобрала дождевую воду, только палый лист пружинил. Орешки ещё не падали, и потому в буковом лесу звери пока не встречались.

Миновав перевальчик, Саша впервые за последние двое суток увидел кусок голубого неба. Отличный признак. Именно отсюда и двигалась в горы хорошая погода. Он пошёл быстрей, потому что беспокойство за отца не проходило.

Где-то невдалеке, как он помнил, располагалась совхозная пасека. Таких пасек в горах великое множество, они разрешаются в черте заповедника, потому что пчелы очень нужны для опыления каштана, груши и черешни. Егор Иванович не очень одобрительно относился к лишнему народу в этой охраняемой зоне, но с пасеками пришлось смириться. Обычно на каждые сто ульев полагался пасечник, жили они месяцами в полном одиночестве, только раза три за лето приходили из совхоза вьючные лошади, забирали мёд, воск и привозили отшельникам продукты. Житьё, прямо сказать, не очень весёленькое. Шли на такую работу неохотно, и, может, потому среди пасечников попадались всякие люди, не только влюблённые в природу, её друзья, но и скрытые недруги. На той пасеке, что по Сашиной дороге, жил Михаил Васильевич Циба, земляк молчановский, тоже родом из Камышков.

К большой поляне Саша вышел часам к двум. По горам уже гуляло солнце, яркие пятна света легко скользили с увала на увал. Лес согревался, даль просветилась, но на небе ещё оставалось много тяжёлых, серых облаков. Поляна с некошеной травой и чёрными от дождя колодами ульев выглядела прямо сказочной. Осенние цветы, трава по пояс, а вокруг тёмный лес. В стороне, у леса, стоял домик, над ним курился дым, и пахло почему-то дрожжами и кислотой.

Циба стоял у большой кадушки и, перегнувшись в неё, что-то делая. Заслышав шаги, он испуганно, как показалось Саше, выпрямился. Но лицо его враз расплылось, когда увидел знакомого:

— А-а! Вон кто пожаловал к нам! Какими судьбами, Александр? — Он называл Сашу, как и отец, должно быть, запомнил. — Скидай обувку. Садись и рассказывай, как там житьё-бытьё у моря. Постой, постой, ты ж должон быть на уроках? Аль убёг со школы?

Последние слова он сказал с каким-то радостным восторгом, словно о подвиге. Вообще говорить Циба горазд. Он когда и в посёлке встречал, так просто закидывал словами, а уж тут, в одиночестве, и подавно. Наскучило без собеседника. С кем в лесу потолкуешь-то?

Михаил Васильевич с лица такой, что запоминается. Намного старше Саши и намного моложе Егора Ивановича, он только перевалил на четвёртый десяток, а уж волос почему-то лишился, лишь по бокам да на затылке осталась самая малость. Вся голова сверху блестела. Лоб имел заметный, проще сказать — огромный и выпуклый, как у мыслителя Сократа, он над всем лицом у него возвышался, и наблюдательный человек, оценив крупный лоб и большую голову, начинал думать, что облысел Циба, должно быть, потому, что просто не хватило волос на такую крупную голову. Ему от этого не легче, тридцать второй год, а все один — никто из девчат не идёт за него, за лысого-то. Смеются. Да и вообще он не сумел устроиться в жизни. Все не как у других. Из школы ушёл в четвёртом классе, дела никакого не освоил, и все, бывало, сидел на брёвнышках около дома и выстругивал ножом никому не нужных человечков и зверушек. У отца его имелась своя пасека, ну, затаскивал его отец, понуждал работать, так и набил руку на пчёлах, оттого подался в совхозные пчеловоды, где всегда нехватка в народе и принимают каждого, кто пчелу от оси отличить может.

По какой-то причине и щеки у него тоже не густо зарастали, брился он редко, и всегда пушились у него от висков, на подбородке и на верхней губе реденькие, нежно-золотые и мягкие волосики, делали его личико под большим лбом деликатным, не мужицким; а если добавить два слова про глаза, так придётся сказать, что они у него словно от другого человека взятые — небольшие, светлые и уныло-задумчивые. Чистая девица, если повязать голову платочком для скрытия лысины да гладенько побрить. Не очень удачная девица — и все тут.

А так широк в плечах, низкорослый, но крепенький, всегда в клетчатой рубахе навыпуск, чуть не до колен, и в чёрных штанах, заправленных в большие резиновые сапоги.