- Только без шуток. - Милов постарался, чтобы в голосе прозвучала угроза.
- Разве мы похожи на шутников?..
Его отвезли в аэропорт, и он позвонил туда, где - как ему сказали она сейчас должна была находиться.
Она очень обрадовалась и одновременно огорчилась.
- О, так прекрасно, что ты приехал... и как жаль, что именно сейчас: у меня все забито, каждая минута на счету. Я даже не бываю дома... Придется тебе какое-то время пожить там в одиночестве.
- Не получится, - сказал он и объяснил, что ему предстоит прочитать курс лекций на Аляске.
- Так что потом, - сказал он. - Когда закончу.
- Ты рад? - спросила она.
- Ты знаешь.
- Не имеет значения, что знаю. Это надо повторять регулярно. Как арендную плату вносить. Они были уже на стоянке машин.
- Хочешь повести? - спросила она,
- Боже упаси. Пока не привыкну...
- Иногда ты бываешь крайне осторожен. К счастью, не в критические мгновения.
- Именно тогда я и бываю осторожен, - возразил Милов. - Хотя со стороны этого можно и не заметить. У тебя все та же машина.
- В этом году еще можно. В будущем, если все будет благополучно...
- Поезжай без лихости, пожалуйста, - попросил Милов. - У меня неблагоприятные предчувствия.
- Все равно я тебя люблю, - сказала Ева, выезжая на дорогу.
Он пробыл у нее меньше двух часов. Это было все время, какое они могли посвятить друг другу. Но и это было прекрасно. Хотя бы потому, что сейчас можно было об этом вспомнить и хоть немного и ненадолго расслабиться - перед тем, как снова завязать все силы узлом...
5
(67 часов до)
"Черт, - подумал Милов, сам прервав плавно усыплявшее течение своих же собственных мыслей. - Нет, больше я так не могу. Задохнусь. И почему это мудрецы этой страны, изготовляя своих андроидов, не наделяют их способностью противостоять процессу гниения? Недомыслие. Решили, наверное, что незачем выдумывать то, что природой и без того хорошо устроено. Остроумно, конечно, только нормальные машины, ломаясь, обходятся без такого несусветного аромата... Нет, будь что будет, а форточку я все-таки открою!"
Милов поднялся, покряхтывая. На мгновение включил фонарик, чтобы восстановить ориентирование, снова выключил и, сильно хромая, направился к скобтрапу. Придется лезть, черт бы их всех побрал, никуда не денешься.
Он и полез, и уже после первых движений понял, что задачка эта - на пределе его возможностей. Хватило опереться на больную ногу, чтобы уяснить, что на нее рассчитывать никак не получится - придется просто волочить ее за собой как бесполезный, но неизбежный груз. Для того чтобы перенести здоровую (пока) ногу на следующую скобу, он должен был каждый раз повисать и подтягиваться на руках, и уже в скором времени руки стали возражать против такого их употребления, угрожая совершенно отказать именно в тот миг, когда они по-настоящему понадобятся. Но другой возможности одолеть высоту не придумать было. Оставалось лишь одно средство: перевести все эти движения в автоматический режим, а думать в это время о чем-нибудь совершенно другом; тогда он рано или поздно все-таки доберется до заслонки, откроет ее и сможет хоть недолго подышать свежим воздухом.
"...Ну, слава Создателю, - подумал Милов, когда рука его вместо того, чтобы нашарить очередную скобу, ухватила лишь воздух; это означало, что он добрался, наконец, до места, где начинался лаз. Уже и не верилось, что путь этот когда-нибудь кончится..."
Он поднялся еще на одну ступеньку, ухватился за поручень и медленно, осторожно потянул его на себя, открывая доступ свежему воздуху и, возможно, новой информации о том, что успело произойти на поверхности земли с тех пор, как Милов покинул ее.
Ему казалось, что внизу, в темноте и вони, прошло очень-очень много времени, и наверху должна была уже стоять глухая ночь. И он был немало - и очень приятно - удивлен тем, что снаружи сияло солнце и крепко пахло лесом; в мире не существовало (подумалось ему в тот миг) другого столь же чудесного запаха, от которого хотелось петь и двигаться.
Петь он, однако же, не стал, а неизбежные движения совершал с привычной и необходимой осторожностью.
Стараясь не производить совершенно никакого шума, Милов протиснулся через лаз так, что лицо его оказалось сантиметрах в тридцати от закрывавшей выход еловой ветки. Несколько секунд, а быть может, даже и минут он пролежал неподвижно, борясь с сильнейшим желанием немедленно, пренебрегая всяческими опасностями, выбраться на свет, чтобы опять ощутить вкус жизни.
Наверху было тихо; точнее, это следовало понимать так, что не доносилось никаких звуков, какие можно было бы определить как посторонние, необычные, не свойственные лесу, когда он находится наедине сам с собой, и потому опасные. Итак, его хорошо тренированный слух не предупреждал об опасности.
Милов медленно вытянул руку и осторожно, миллиметр за миллиметром, отвел в сторону еловую ветку - ровно настолько, чтобы она позволила увидеть пространство непосредственно перед лазом. Но не ту ветку, что прикрывала большую часть лаза, а повыше и поменьше, никак не бросавшуюся в глаза внешнему наблюдателю, если такой оказался бы наверху,