Восточный фронт

Рузвельт очень хорошо понимал Папу Пия XII, пошедшего на союз с русскими, не слишком желая этого — Папа увидел, перед каким выбором он стоит: либо положить тысячелетний авторитет католической Церкви на весы реализующийся мечты итальянцев, сделав его составной частью этой мечты, либо противопоставить авторитет Церкви этой мечте, и потерять его, независимо от исхода противостояния. Президент мог только позавидовать Папе, которого поняли и поддержали многие высшие иерархи РКЦ — его попытку противопоставить "русской мечте" "Второй билль о правах", попросту списанный с социальных гарантий русской Конституции 1936 года, не понял почти никто. Собственно, этого следовало ожидать — Рузвельт вспомнил ожесточенную борьбу в Конгрессе и Сенате по поводу его проекта "Администрации долины реки Теннесси". Тогда даже его сторонники, за редким исключением, не видели, что речь идет не только о колоссальном инфраструктурном проекте, но и том, чтобы Америка получила опыт использования государственных средств в проектах, лежащих за пределами возможностей частных инвесторов — опыт, подобный советскому опыту концентрации ресурсов на ключевых направлениях; опыт, который так пригодился в последние четыре года. Сейчас же его выслушивали из вежливости — даже лучшие члены его команды, за исключением, разве что Уоллеса, просто не понимали, что русские, продолжая совмещать принципы конкуренции с социальными гарантиями, концентрацию ресурсов в ключевых отраслях промышленности с частной инициативой внизу, имеют все шансы не просто быстро справиться со своими "болезнями роста", но и уйти в отрыв от Америки, доведя до высокой степени совершенства свое общество. Образно говоря, пока Америка будет ехать на "Кадиллаке", Советский Союз пересядет на В-29.

События в Германии и Италии превзошли самые худшие опасения, мучавшие Рузвельта еще в 30–е годы; опасения, буквально заставившие его "поставить на кон" свой авторитет, заработанный в течение всей жизни — да, он отдавал себе отчет в том, как подавляющее большинство "хозяев Америки" отреагирует на предложенный им "Второй билль о правах". К его сожалению, он оказался прав в своих ожиданиях относительно реакции большого бизнеса США на этот проект.

Гитлеровское вторжение в Россию отвечало его ожиданиям — фюрер, как и его генералы, так и не смогли в полной мере осознать всю важность морской мощи, так что их обращение к привычной континентальной стратегии было вполне естественным. С точки же зрения долговременных интересов США это вторжение было подарком судьбы — два опаснейших стратегических конкурента США предельно ослабляли друг друга в ожесточенной схватке. Конечно, Рузвельт был слишком умен для того, чтобы открыто демонстрировать профессиональный цинизм государственного деятеля и аналитика высочайшего класса, в отличие от Рэндольфа Черчилля и покойного Гарри Трумэна — мимолетная глупость могла очень дорого обойтись впоследствии, когда надо будет юридически закреплять итоги войны. Русофобия фюрера, напрочь отключившая присущие Гитлеру здравый смысл и звериную интуицию, стала проклятием Германии и великим благом для США — теперь, когда Гитлер во всеуслышание объявил русских недочеловеками, по отношению к которым не должны соблюдаться ни законы и обычаи ведения войны, ни элементарные нормы гуманизма, все русские, неважно, сторонники или противники Сталина, большевики или националисты, становились смертельными врагами Германии, объединенными в этой борьбе. От Сталина же Рузвельт не ждал глупостей, очень уж тот был умен, предусмотрителен и осторожен — и не ошибся, узнав о сказанной красным императором в тяжелейшем для России феврале 1942 года фразе "Гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий остается..". Выводы из этого были для Рузвельта очевидны до неприличия — Сталин уже тогда был уверен в конечной победе СССР, и, начал психологическую подготовку своего народа к построению послевоенного мира — мира, в котором СССР будет тесно взаимодействовать с Германией, где не будет Гитлера. Популярная среди аналитиков армии и Госдепа версия, что речь идет о подготовке к заключению сепаратного мира, на взгляд президента, не выдерживала критики — этому категорически противоречили русские заказы, сделанные еще во время визита Гопкинса. Да и действия русских летом и осенью 1941 года совершенно не были импровизацией, это признавали сами разведчики. Дальнейшие события подтвердили оценку президента — но, оставалось неясным, откуда у Сталина была эта уверенность. Доклады разведок США не давали ответа на возникавшие вопросы — наоборот, странности только множились, не получая внятных объяснений.