Восточный бастион

Зимняя луна, окруженная туманными кольцами. Блестит под ногами осколок стекла. Гаубицы застыли в низине, отбрасывая на тусклую землю прозрачные темные тени. И такая печаль, такое таинственное лунное око, взирающее из пустынных небес, такое сострадание к этим заблудшим воюющим людям, к их смертоносным орудиям, которые через несколько лет превратятся в безжизненный прах, и над этой опустелой низиной все так же, окруженная кольцами, будет светить луна, и никто не узнает, что он, Белосельцев, стоял под этой луной, о чем-то беззвучно молился. А наутро — удар артиллерии, белый кишлак, как огромная расколотая чаша, истекает дымами, лежит на носилках убитый начштаба, и мимо штабной палатки конвоиры ведут пеструю лохматую толпу моджахедов.

Белосельцев испытывал головокружение, как на невидимой центрифуге, помещенный в загадочный вихрь. Время, обращенное вспять, уничтожало его нынешнее бытие. Словно он попал в невесомость, и в этой потере веса, в потере нынешней жизни совершалось магическое сотворение прошлого. Он видел Кабул, проулки Грязного рынка, заставу под Кандагаром, где смятые серебряные цистерны сухо блестели на солнце, и того весельчака капитана, что хлестал его в бане эвкалиптовым веником, радостно матерился, а потом, пробитый осколком, лежал на земляном полу морга с глазами, набитыми пылью. Он видел Панджшер с зеленой рекой, по которой плыли бинты и флаконы уничтоженного госпиталя, и командующий, наклоняясь к воде, брызгал себе под мышки ледяную воду, крякал, постанывал, а потом на двух бэтээрах они шли на передовую, где танки стреляли прямой наводкой, мерцали в пещерах пулеметные вспышки, и у танка, вернувшегося пополнить боекомплект, в лобовой броне, как иголки ежа, торчали стальные сердечники. Эти видения были как сон, словно ему вкололи наркотик, и отравленная ядами кровь омывала мозг, порождая галлюцинации. И среди батальных картин и походных биваков, среди глинобитных дувалов и лазурных мечетей вдруг мелькнуло его лицо, молодое, с красным загаром, под черной шиитской чалмой, когда сидел на ковре во дворе феодального замка, подносил к губам пиалу зеленого чая.

Это видение разбудило его. Он очнулся. Смотрел на стерильную операционную, на экраны и окуляры приборов. Это он, Белосельцев, был пациентом, которого поместили в перекрестья лучей, прижали к вискам чуткие датчики, ввели в больное сердце колючий зонд, снимали показания долгой неизлечимой болезни, именуемой жизнью. Высвечивали на экранах историю этой болезни.

— Вот видите, сколь богат иллюстрационный материал! — повернулся к нему Кугель, мягкий, внимательный, вкрадчивый, с интонациями лечащего врача, обратившегося к пациенту. — Быть может, эту будущую вашу книгу мы так и назовем: «Сон о Кабуле»?

— Быть может, — ответил Белосельцев, овладевая своим растревоженным, вышедшим из-под контроля сознанием. — Стану думать о вашем предложении.

— Виктор Андреевич, приглашаю вас в бар. Там, за чашечкой кофе, продолжим нашу беседу.

Белосельцев понял, что первый объем, в котором зародилось их знакомство и разместился первый слой интересов, — этот объем исчерпан. Теперь предстояло перейти в следующее, сужающееся пространство, обнаружить новый слой интересов.

Они перешли в уютный маленький бар, размещенный в старой части здания. Кирпичная стена была старинной добротной кладки. В потолок были врезаны толстые коричневые балки, казалось, пропитанные кофейными запахами. Стойка с медной обшивкой, с хромированной кофеваркой и стеклянной батареей бутылок напоминала рулевую рубку деревянной яхты. Бармен, наливавший им кофе в фаянсовые расписные чашечки и коньяк в толстые тяжелые рюмки, был похож на капитана, умело управлявшего яхтой.

Они сидели с Кугелем за удобным столиком. Никто из посторонних не появлялся в баре, словно служители охраняли их доверительную беседу.

— После того как мы с вами познакомились, Виктор Андреевич, и, надеюсь, достигли согласия по основному вопросу, я рискую завести разговор совсем на иную тему. — Кугель мягко, доверчиво улыбался, и его голубые, навыкат, глаза смотрели дружелюбно, наивно и беззащитно. — У меня есть хороший знакомый, предприниматель, русский купец Вердыка. Благотворитель и меценат. Он помешан на всем русском. Если торговать, то только русскими товарами. Если производить, то только русское молоко и пиво. Если заниматься убранством дома, то только в русском духе, в стиле московской усадьбы восемнадцатого века. Вы могли видеть его рекламные щиты, на которых Садко предлагает бочонок с медом…

Белосельцев слушал, разглядывая черно-коричневую потолочную балку. Казалось, если от нее отколоть щепку, размолоть в ручной мельнице, заварить помол кипятком, то получится черный пахучий кофе, в который капнуть несколько золотистых капель коньяка и пить малыми огненными глотками.