Восточный бастион

Белосельцев разглядывал пленника, представляя, как перехватили на улицах Кабула деревянную карету цыгана, вывели из нее черноволосую женщину с серебряными кольцами и монистами и маленькую смуглую девочку в кружевном чепчике. Перетряхивали содержимое сундуков и баулов. Вспарывали пуховые подушки и стеганые дорожные одеяла. И где-то в соседних помещениях под охраной автоматчиков находятся цыганская дочь и жена, и где-то на задворках, привязанная, дрожит на холоде некормленая лошадка, и цыган, прошедший допросы, помятый, побитый, онемевший от горя, сидит на железной кровати, качает кудлатой головой.

— Цыган будет ходить на Грязный рынок, играть музыку, туда, сюда смотреть. Дженсон Ли к нему пойдет, передаст письмо. Цыган повезет Пакистан. Мы проводим сегодня операцию. Цыгана ведем на Грязный рынок. Сами смотрим, ждем. Когда Дженсон Ли выходит, мы его арестуем.

Навруз вынул из-под пышной накидки фотографию, протянул Белосельцеву.

— Такие фотографии много сделали. Нашим людям дали. Пусть ходят на Грязный рынок, пусть дуканы сидят. Узнают Дженсона Ли, арестуют.

Белосельцев рассматривал цветную глянцевую фотографию, с который смотрел на него худой волевой человек в восточном одеянии, в рыхлой синеватой чалме, с маленькой рыжеватой бородкой, узкими стальными глазами и длинным, пересекающим щеку и губы шрамом.

— Навруз, я хочу принять участие в операции. — Белосельцева побуждали не только профессиональное любопытство и страсть, желание воочию наблюдать оперативное мероприятие афганской спецслужбы, но и загадочное больное влечение, странно сочетавшее его с обреченным, попавшим в ловушку человеком, чья отдельная жизнь и судьба, как маковое зернышко, попали в камнедробилку мира, будут перемолоты жерновами континентов, превратятся в горстку легкой ненужной пыли. — Могу я принять участие?

— Будет опасно, могут стрелять и убить. Лучше сиди здесь, в ХАД. Жди конец операции.

— Я не стану мешать, не войду в группу захвата. Просто пойду на Грязный рынок с Сайдом Исмаилом. Просто буду гулять.

— Будет опасно, — говорил Навруз, но просьба Белосельцева не вызвала в нем отторжения. Он был рад возможности продемонстрировать аналитику советской разведки оперативное мастерство своего молодого подразделения. — Оденешь афганский одежда. Будешь стоять там, где я покажу. С тобой Сайд Исмаил. Мои люди тебя прикроют. Дам тебе пистолет.

Глава 15

Они вернулись к Сайду Исмаилу, и молчаливый служитель принес Белосельцеву ворох афганской одежды. Белосельцев с помощью Навруза облекался в просторные шаровары, долгополую рубаху, распахнутую на груди безрукавку, набрасывал на плечи теплую шерстяную накидку. Укрепив на голове похожую на матерчатый крендель чалму, воткнув стопы в длинноносые, похожие на шлепанцы чувяки, он вдруг почувствовал преображение, веселящую легкость, свободу движений. Словно тело неуловимо изменило пропорции, обрело гибкость и округлость движений, вписалось в пышные складки, длинные линии и вольные завитки.

Навруз достал из ящика кобуру с пистолетом, помог Белосельцеву укрепить оружие под мышкой, спрятав ремни кобуры под шерстяным покрывалом.

— Черный борода наклей, нос крючком делай. Совсем, как Сайд Исмаил! — усмехнулся Навруз, поправляя на груди Белосельцева сбившуюся безрукавку.

Смысл операции, как понимал ее Белосельцев, состоял в том, что пленный цыган под невидимой охраной разведчиков запускался на Грязный рынок. Двигался в толпе, среди дуканов и харчевен, со своей музыкальной шарманкой, выманивая Дженсона Ли. Американец ждал связника, должен был передать через него информацию для пакистанского центра. По всему рынку, рассредоточенная и невидимая, пряталась группа захвата, следившая за цыганом, готовая арестовать появившегося агента. Белосельцева не включали в группу, оставляли на месте, поодаль от предполагаемой стычки, поручая его Сайду Исмаилу.

— Будем с тобой гулять, смотреть рынок, кушать кебаб, лепешка! — радовался Сайд Исмаил, словно речь шла не о смертельной опасности, а о театральном переодевании, в котором он, наблюдая неловкие движения Белосельцева, находил особую забаву и удовлетворение.

Вдвоем с Сайдом Исмаилом они отправились в район Грязного рынка.

Они вышли из машины в районе моста, где на серой окаменелой набережной мелькали, словно роящиеся пчелы, возбужденные, бегущие в разные стороны люди. На другой стороне реки, вытоптанной, как запекшаяся глина, без единого дерева, начинались дуканы рынка. Народ толпился черными шевелящимися сгустками, словно вцепившиеся друг в друга роящиеся насекомые. Из этого пестрого скопища тряпок, развеянных накидок, дощатых дуканов, гнилых поломанных прилавков возносилась гордо и великолепно центральная кабульская мечеть Пули-Хишти, изумрудная, чешуйчатая, как стебель каменного, уходящего в поднебесье хвоща.