Восточный бастион

— На Лубянке предатели. Они предали страну Америке. Объединили Германию, устранили Чаушеску, в Прибалтике и в Грузии создавали «народные фронты» и свергали законную власть. Теперь, кто остался, пьет горькую или торгует государственными секретами. Чичагов, ваш друг, он кто? Тайный патриот среди агентуры врага? Или бессильный старик, не владеющий ситуацией?..

Они нырнули под площадь Маяковского, оставив над собой красные иероглифы «Пекина», ртутную плазму Тверской и каменный, засыпанный снегом монумент, в котором заледенело сердце и у толстых губ застыла изморозь прерванного дыхания. Вылетели в черный, насыщенный огнями воздух, и луна в кольцах туманного света казалась дорожным знаком, повешенным над Садовой, среди стеклянных светофоров, разноцветных рукотворных светил.

— Я благодарен за предупреждение. Я буду проверять степень опасности. Буду, как вы советуете, прятать концы. Буду заметать следы кровавой метлой. Мы слишком долго полагались на старых советских политиков, изъеденных червяками перестройки. Слишком долго взаимодействовали с коммунистами, у которых хвосты дрожат, как у испуганных кроликов. Теперь будем действовать по законам военного времени, защищая национальные интересы России. А для этого у нас есть стволы и взрывчатка…

Они пронеслись мимо небоскреба у площади Трех вокзалов, которая, невидимая, кидала в небо сполохи разноцветного света, будто там, над площадью, гуляло северное сияние. Миновали Курский вокзал, который казался оранжереей, где под лампами вызревали невиданные плоды и летали экзотические бабочки. Одна из них вылетела сквозь стекло на мороз, окантованная красным неоном, трепетала в поднебесной метели.

— Еще раз спасибо за предупреждение. Я не останусь в долгу. Уверяю вас, национальные интересы России будут защищены…

«Линкольн» взлетел на эстакаду к Таганке. Нырнул под площадь, как под плиту. Скользнул на гудящий мост. И открылись варево снегов, окаймленное гирляндой огней, белоснежный, как облако, «Балчуг», стеклянная колба банка, и вдали бело-розовый Кремль, драгоценный, сверхплотный, удерживающий притяжением разбегающуюся галактику Москвы. Белосельцев почувствовал сердцем, как космонавт, момент невесомости. В бесшумном кувырке покинул капсулу машины, угрюмых охранников, охваченного бешенством Имбирцева и в свободном парении вылетел в открытый космос, в студеную синеву вечернего московского неба, в котором, окруженные рубиновым заревом, краснели звезды. Он обогнул колокольню Ивана Великого, прочитав золотую надпись, спугнул нахохленных птиц с успенских крестов и, оттолкнувшись от золотого купола, вернулся в машину, в ее теплый бархатный сумрак.

— Прошу вас, не обращайтесь к Чичагову, — сказал Имбирцев. — Хочу во всем разобраться. Следы буду заметать кровавой метлой.

«Линкольн» остановился у моста, над которым возвышался каменный цветник Василия Блаженного. Белосельцев вышел, задохнувшись от мороза, словно от глотка спирта. Глядел, как краснеют хвостовые огни машины, будто в ней отворились дверцы в раскаленную печь.

Он должен был испытывать удовлетворение. Его совесть была чиста. Его этика разведчика диктовала поступки. Он все это время позволял другим действовать, повелевать, распоряжаться его волей. Двигался туда, куда направлял его очередной вектор силы, и в этом пассивном перемещении, не внося в траекторию собственных усилий, изучал противника, обнаруживал контур интриги. Теперь же, когда интрига казалась вскрытой и он пресек ее, уберег Имбирцева, оставалось неясные неудовлетворение и тревога. Словно где-то, среди чистых звучаний прослушивался едва различимый фальшивый звук. Один и тот же, дребезжащий, среди чистейшей мелодии, будто в этом месте была надколота дека или утончилась готовая разорваться струна. Какова была роль Чичагова? Что преследовал Чичагов, помещая его, Белосельцева, в недра интриги? Побуждая к знакомствам? Незримо присутствуя во время его встреч с Имбирцевым, Ивлевым, Кугелем? Не следует ли ему пойти и объясниться с Чичаговым, своим старым афганским другом?

Он вышел на Красную площадь. Дул ветер, по скользкой черной брусчатке бежали белые змеи. Рубиновые звезды были окружены розовыми облачками, словно звезды дышали. Золотое кольцо курантов почернело от мороза, и казалось, тронь его голой рукой, и пальцы прилипнут к стрелкам. Мавзолей был гладкий, отшлифованный, как деталь оружия, вошедшая в сочетание с вороненой сталью брусчатки. Башни стояли, как стройные красные ангелы, опустив к земле тяжелые крылья. Взмахнут, поднимутся, словно мерные большие орлы, полетят к побережьям трех океанов.

Он стоял на площади один, без зевак, соглядатаев, и она, огромная, каменная, продуваемая метелью, грела его. Его усталые мышцы наполнялись молодой сочной силой. Его глаза становились зорче и видели спящего голубя в каменном завитке собора. Его слух улавливал металлическое шуршание высокого механизма часов. Его сердце напрягалось, как горячий бутон. Со всех сторон летели к нему невидимые живые лучи, и он взрастал от их чудодейственной силы.