Восточный бастион

Он возвращался в Кабул на железной скамье военного транспорта, неся в дорожном бауле подаренное восточное одеяние, жестяную коробку из-под конфет, где в пакетике, среди ватных прокладок, лежала драгоценная бабочка, и крохотный целлофановый сверток, в котором увлажненный, обрызганный водой, хранился темно-красный бутон джелалабадской розы, его скромный дар Марине.

Он старался обдумать то, что увидел за несколько дней. Картины, которые он наблюдал, не имели сходства с победными реляциями кабульских властей, с полными оптимизма агентурными сводками и аналитическими записками, которые уходили в Москву по линии безопасности, МИДа и военной разведки. В этих сводках говорилось о победном шествии революции, о триумфе образовательной и земельной реформ, о повсеместном замирении, о разгроме немногочисленных банд, о дружественном отношении населения к вошедшим советским войскам. Он же увидел неумолимое, яростное воспламенение провинций, где в смертельной схватке сошлись революционная, марксистского образца идея, поддержанная корпусами афганской армии, советскими ВДВ и бомбардировками кишлаков, и революционный исламизм, черпающий силы в бездонной глубине вероисповедания, в укладе бессчетных оседлых и кочующих племен, в поставках американских винтовок и взмахах клинка, рассекающего выю неверного.

Этот грозный опыт он должен осмыслить, перевести в прозрачные выводы, с помощью них оценить сфабрикованную картину и на разнице и несходстве этой мнимой картины и полной угроз реальности изменить систему оценок. Избавиться от ложных посылок. Обеспечить неискаженное достоверное прогнозирование. Такова была задача, поставленная ему генералом. Но помимо этой профессиональной задачи, нацеленной на объект исследования, накопленный им опыт — человеческих страданий, смертей, собственных страхов и суеверий, мистических упований на чудо, — этот небывалый опыт менял субъект исследования. Менял его самого. Он улетал в Джелал-абад одним человеком, возвращался другим. И следовало уяснить, каким. Ибо этот другой человек мог внести погрешность в методику аналитических выкладок. Внести поправку на выстрел, на стон, на ночное пробуждение в слезах, на лазурный, проломленный снарядами купол.

Самолет приземлялся плавными снижающимися кругами, выпадал из синевы, окунался в каменную чашу кабульской долины. Еще на снижении Белосельцев разглядел бело-голубой аэрофлотовский «Ту», и вид самолета, готового взмыть и улететь на Родину, вызвал в нем моментальное теплое чувство. Он покинул транспорт по хвостовому трапу, прошагал по студеному после джелалабадских субтропиков аэродромному полю и пошел к стоянке машин, надеясь схватить такси или советскую легковушку. Увидел переполненный микроавтобус, готовый отъехать, и советника Нила Тимофеевича, который втискивался напоследок, нажимал, поддавал:

— А ну еще маленечко!.. Еще чуток!.. — Советник увидел Белосельцева, стал зазывать его в набитую машину, в которой сам не помещался. — Давайте подсаживайтесь!.. А мы тут товарища в Союз провожали!.. Граждане дорогие, а ну еще маленько!.. Завтра открывается съезд аграрников, там мои афганцы речь держат!.. Чуток поднажмем!.. А я вас ждал из Джелалабада, кое-что хотел вас спросить… — Он окончательно застрял в дверях, набычился, беспомощно толкался вперед.

— В отеле встретимся, Нил Тимофеевич, там спросите, — усмехнулся Белосельцев, надавил на упругую спину советника, вогнал его вглубь и закрыл за ним дверцу. Микроавтобус, раздутый и отягченный, отъехал. Белосельцев взял бело-желтое обшарпанное такси с длиннолицым водителем, вежливо наклонившим голову в каракулевой шапке.

— Отель «Кабул», пожалуйста… — поместился он на заднее сиденье.

Он оглядывал студено-розовые окрестности, предвкушая, как войдет в свой номер, встанет под душ, наденет чистую рубаху, повяжет перед зеркалом галстук и позвонит ей. Услышит ее изумленный, с восхитительными переливами голос, поднимется к ней на этаж.

Ансаривад, прямая, умытая, неслась от аэропорта к центру мимо низкорослых строений, приближала их к городу. Впереди, далеко на асфальте возникла цепочка солдат. В солнечном воздухе слабо, игрушечно прозвучали хлопки. Еще и еще — легкая, прозрачно прозвучавшая очередь. Они подкатили к оцеплению, замедлили ход. Солдаты преградили им путь, заглядывали внутрь, пропускали, торопили прочь взмахами. Шофер что-то недовольно пробурчал, погнал свое разболтанное такси. Стрельба, все такая же тихая, далекая за солнечными особняками и стенами, рассыпалась в небе.

— Плохие дела, — обернулся шофер.

Белосельцев чувствовал — город на глазах менялся, словно его затмило. Тень от неизвестного небесного тела, наползавшего на солнце, тушила все краски и отсветы. Что-то случилось, невидимое, опасное, неслось среди улиц. Белосельцев, отделенный от города салоном машины, быстролетным мельканием, чувствовал эту грозную неуловимую перемену.