Восточная Пруссия глазами советских переселенцев

Не обошло горе и нашу семью. Сестра Наташа и брат Миша умерли от голода, и

нас у родителей из семи детей осталось пятеро. Но на этом наши беды не

кончились. Все крестьяне должны были выполнять план государственных

поставок различных сельскохозяйственных продуктов, в частности и куриных яиц.

Моя старшая сестра набрала на сдачу ведро яиц. Об этом узнал председатель

сельского совета Степанов Андрей Петрович, и он решил забрать эти яйца

вместе с продавцом магазина и еще кем-то. И вот они трое забрали эти яйца для

своих личных дел. Шел 1937-й год. Сестра рассказала о случившемся отцу. Отец

пошел к ним, стал стыдить, говорил: «Вы же коммунисты, зачем ребенка

обижаете?» А они после этого договорились между собой — председатель

сельского Совета, продавец магазина и еще кто-то, я не помню кто, — и написали

в НКВД, что мой отец ругал Сталина.

...Когда отца арестовывали, мать от отчаянья плакала и причитала. Потом,

когда она побывала в Курске и ей в тюрьме сказали, что отца там уже нет, с ней

случился обморок возле самой тюрьмы. Не знаем, что она там говорила и

кричала в обморочном состоянии, но ее оттуда, от тюрьмы, увезли в

психиатрическую больницу. Пробыла она там три года. Мы, пятеро детей,

остались без средств к существованию. Мы бродяжничали, как нищие

побирались по деревням, так как есть было нечего. Наши дворовые постройки,

пока мы бродяжничали и нищенствовали, чтобы не умереть с голоду, растащили

на дрова соседи. Дров на зиму запасти не успели, и поэтому топить хату было

нечем. Случалось, мы спали прямо в русской печи: протопишь ее чуть-чуть

соломой и спишь там... Две старшие сестры уехали с подругами в город

Подольск, что под Москвой, и устроились там в училище фабрично-заводского

обучения — ФЗО. И мы остались втроем — братишка, младшая сестра и я. К

слову, этот мой братишка родился в 1933 году. Мать была почти не движимая от

голода, не могла часто подходить к ребенку. В люльке завелись черви, кожица на

тельце брата от червей, заведшихся в люльке, даже сморщилась. Мы маленького

братика кормили соской, сделанной из мякины... Есть было нечего. Чтобы

прокормиться, пойдешь, бывало, на маслобойню, попросишь семечек — и съешь

их, а это очень вредно. Так мы жили с 1937 до 1940 года.

В сороковом году маму выпустили из психиатрической больницы. Она

приехала к нам, звала нас: «Детки, детки!» Она была коротко подстрижена. К

матери мы сначала не подходили, потому что нам сказали, что она сумасшедшая.

Мы просто одичали без нее. А она ласкалась к нам, ее детям... Как-то раз мы

варили холодец, и мать подавилась костью от него, после этого она не могла

ничего глотать. Раздуло шею. И нашу маму от колхоза отправили в Курск, в

11

больницу. Там маму прооперировали. Пролежала она в больнице девять

месяцев. Пока ее не было, мы, голодные и холодные, чтобы не умереть с голоду,

снова стали бродяжничать. Когда началась война, мать, недолеченную, привезли

из больницы домой. Простую пищу, какой мы питались каждый день, маме есть

было нельзя. Еда ей нужна была мягкая, диетическая. Горло у нее было

оперированное; бывало, корку какую-нибудь проглотит — и у нее в горле кровь

идет.

...В ноябре 1941 года, когда уже выпал снег, к нам в деревню пришли немцы.

Пришли они днем, а ночью, когда они отдыхали, их кто-то обстрелял. Может быть,

партизаны. Днем, на следующий день, немцы с факелами в руках стали жечь

село. Они просто шли по улице и поджигали дома. Люди бросились бежать из

домов и села кто куда, а немцы по ним, бегущим, из пулемета... Мать босая

выскочила из дома на снег. Мы, трое детей, за ней. Мать сказала нам, чтобы мы

бежали по направлению к дому лесника, а сама побежала в противоположную

сторону. После этого следы мамы потерялись...

У лесника мы пробыли всю зиму. Мы думали, что немцы убили мать. Там, у

лесника, нас было около ста семей. Есть было нечего, было очень голодно.

Спали где попало: на улице, на чердаке — где могли спать, там и спали. По

ночам мы пробирались на поля и отрубали мясо от трупов лошадей и коров,

которых перестреляли немцы. Дело было в том, что при эвакуации с Украины

через Курскую область гнали много скота. Это был скот, принадлежавший как

беженцам, так и колхозам. Когда немцы настигали беженцев, те бросали скот,

который немцы, занявшие деревню, перестреляли, чтобы он не ходил где попало,

немцы боялись, что под прикрытием бесхозных бродячих коров на них могут

напасть партизаны или наши войска. Через нашу местность проходила линия

обороны советских войск. На ней осталось много трупов наших солдат и

командиров, а также гражданских лиц.