ВОССТАНИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Мы все знали в лицо коменданта цеха, высокого, статного молодого человека с совершенно седой головой и продолговатым смуглым лицом, кое-где прорезанным морщинами. Как ни странно, лицо его, несмотря на многие месяцы, проведенные в подземелье, всё ёще выглядело свежим. В глазах, грустных, постоянно чем-то озабоченных, горел затаённый огонек, а при взгляде на его яркие губы, чуть тронутые какой-то тенью улыбки, сердце щемило от тоски. Никому из нас не было известно ни его имя, ни то, как он к нам относится. Мы почти никогда не слыхали его голоса, не видели его в мастерской; знали только, что он находится рядом с нами, за стеной, в своей каморке. Никто из нас не переступал порога этой каморки. Да если говорить откровенно, нас, заключённых, она не особенно интересовала, поскольку в ней пребывало начальство, носившее ту же форму, что и Фогель, и Кранц, и все наши мучители.

Вполне возможно, что только я один проявлял интерес к находившемуся в ней человеку.

Однажды комендант исчез. Это случилось на второй день после того, как был уведен Курт. Когда мы на следующее утро пришли на работу, нас принимал от конвоя другой комендант. Так продолжалось несколько дней, а потом – помнится, это было после работы, – когда мы уходили из мастерской, нас опять проверял прежний комендант.

Заключённые не очень обрадовались его возвращению. То ли их настораживало доверие, которое оказало коменданту начальство, снова вернув его в наш цех, то ли раздражал странный, какой-то незрячий взгляд, каким он смотрел, когда конвойные обыскивали заключённых, прежде чем увести в камеру, то ли выводила из себя молчаливая замкнутость коменданта. А, кроме того, в наших условиях любая смена, не то что начальства, а даже конвоира, представляла интерес. Возникала надежда: а вдруг новый начальник или конвоир окажется разговорчивым и от него можно будет узнать какую-нибудь новость? Может быть, он сообщит нам о том, что начальство намерено изменить существующие порядки? У нас говорят: «Пусть будет горше, лишь бы по-иному!»

И снова звучат в моих ушах слова: «…кое-кто придёт нам на помощь».

Кто придёт на помощь?.. Моё сердце начинает стучать быстрее, тревожнее. «Может быть, комендант не один? – спрашиваю я себя. – Может быть, есть ещё и другие?»

И уже перед подъемом, под самое утро, мне вдруг вспомнилось, о чём мы говорили накануне вечером. Мы упоминали обо всём, что связано с прекращением работы, старались угадать, к каким, не то что возможным, а скорее всего вероятным, испытаниям и последствиям мы должны быть готовы…

Что изменилось в нашем цеху на следующее утро, когда мы пришли на работу? Ничего не изменилось, всё было по-прежнему! Всё лежало на своих местах, ничего не было передвинуто, не прибавилось ни столов, ни инструмента. Почему же мне показалось, будто в цеху произошли какие-то очень заметные перемены, что исчез тот унылый, серый налёт, который лежал обычно на каждом предмете, и что люди в мастерской, ещё вчера мрачные, ушедшие в себя и до предела раздраженные, стали как будто более внимательно смотреть друг на друга, спокойно и уверенно ожидая чего-то?

Не казалось ли это мне? А может быть, так оно и было на самом деле? Я вам уже говорил, что без миражей пустыня – не пустыня. Спокойствие и уверенность, которые, как мне казалось, царили в мастерской, на самом деле жили только в моем воображении. Что же касается ожидания, то тут я не ошибся. Могу поручиться, что на этот раз не только члены комитета, но и многие другие заключённые с нетерпением ждали прихода Фогеля, который, как вам уже известно, являлся для того, чтобы пожелать нам доброго утра и разрешить выдачу завтрака.

Мы ждали не пожелания доброго утра, не завтрака даже. Мы ждали новых сообщений, и, хотя сегодня, по нашим предположениям, Фогель должен был прийти не из цеха оттисков, а оттуда, где находился линолеумный цех, наше нетерпение не стало меньше. Мы то и дело поглядывали друг на друга и поворачивали головы в сторону двери: не идёт ли Фогель? Не слышно ли скрипа сапог в коридоре?

Но вот послышался знакомый стук тележки, на которой развозили еду. Вот уже комендант вышел из своей каморки, с кем-то поздоровался, заговорил. Не с Фогелем ли? Мы переглядывались, стараясь услышать хоть одно слово, и ждали… Когда же наконец щёлкнет замок? Принесёт ли Фогель очередное послание? Что сообщат из других цехов? Поступил ли заказ, о котором мы столько думали, а если поступил, то будут ли его выполнять? Как отнеслись к этому заказу в соседних цехах? Может быть, его уже делают…

По-видимому, я всё-таки неисправимый романтик. Поверите ли, когда Фогель переступил порог и скрипучим голосом произнес: «Гутен морген!», я чуть было не крикнул на весь цех: «Гутен морген, герр Фогель, гутен морген!» – до такой степени я был взволнован ожиданием.