Восстань и убей первым

«Я тоже видел его в период заката, – сказал Наум Адмони, ставший директором “Моссада” в сентябре 1982 года. – Я начинаю доклад и через несколько минут вижу, что глаза у него закрываются, и я не знаю, слушает он меня, заснул или бодрствует. Я спрашиваю Азриеля (Нево), помощника премьера по военным вопросам: “Мне продолжать говорить или остановиться?” Мы не рассказывали об этом никому. Но все всё знали. Все прекрасно понимали ситуацию»[720].

Тем не менее, хотя почти все в окружении Бегина знали, что он еле работает, не говоря уж о том, чтобы соответствовать требованиям к руководителю страны военного времени, вместо того чтобы сместить его, все как один решили его «прикрывать», а его помощники целенаправленно утаивали правду о его состоянии от израильского общества[721]. Секретари в канцелярии продолжали ежедневно печатать его рабочий график, но он был пустой. «И чтобы скрыть этот факт, я приказывал им засекретить график грифом “Совершенно секретно”, чтобы никто не мог заглянуть в него», – говорил Нево, добавляя, что был уверен в том, что он и другие ответственные сотрудники секретариата премьера были преступниками, совершавшими серьезное преступление[722]. «Вы не можете скрыть тот факт, что премьер-министр фактически не функционирует, и делать вид, что он работает. Это вызывает в памяти ассоциации с какими-то отсталыми режимами».

Теперь, когда Бегин практически отсутствовал, Шарон мог делать с армией все, что пожелает. На самом деле в течение того особого периода Шарон фактически неконституционно, но эффективно управлял страной, не имея никаких сдержек. Он даже взял под свой контроль «Моссад», хотя формально разведка входила в юрисдикцию премьера. «Практически он стал главнокомандующим в армии, отдавая приказы через голову начальника Генерального штаба Эйтана, – вспоминал Авием Селла, начальник оперативного управления ВВС Израиля. – Никто не мог сравниться с ним по объему власти»[723].

«Шарон обычно доминировал на заседаниях (кабинета), – свидетельствует Адмони. – Он никогда не вдавался в детали и не сообщал полной информации ни на пленарных заседаниях, ни на совещаниях “малого кабинета” (который принимал решения по военным вопросам). Были случаи, когда Шарон докладывал какой-то вопрос, кабинет обсуждал его и выносил решение, а после заседания Шарон вызывал нас – начальника Генерального штаба Эйтана, меня и других высших офицеров – и говорил нам: “Они там решили, что решили. А теперь я говорю делать так-то и так-то”. И это зачастую не точно соответствовало принятому решению»[724].

Со своим заслуженным и тщательно поддерживаемым имиджем героя войны типа генерала Джорджа Паттона и с присущим ему отсутствием сомнения или стеснения в достижении желаемого на личном и государственном уровне Шарон был известен в Израиле как «бульдозер». Циничный и грубый, иногда агрессивный, но часто харизматичный и коммуникабельный, он не испытывал угрызений совести по поводу искажения истины тогда, когда считал это необходимым. «Арик, Царь Израилев», воспевали его сторонники, и в такие минуты Шарон приобретал почти монархическую власть.

Несмотря на эту вновь приобретенную власть, Шарон был реалистом, и после смерти Башира Жмайеля быстро понял, что его амбиции в отношении Ливана не осуществятся.

Амин Жмайель, который был избран президентом вместо брата, Башира, был менее связан с Израилем и обязан ему, и спустя короткое время разорвал мирный договор, который его заставили подписать израильтяне. Он не был сильным лидером: ему не хватало харизмы и агрессивности брата, равно как и способности и желания выдворить всех палестинцев из Ливана.

Однако планы по убийству Арафата Шарон не откладывал ни на секунду. После завершения «битвы за Бейрут» и изгнания лидеров ООП и вооруженных формирований организации из Ливана, «Арик и “Рафуль” умирали, просто умирали от желания ликвидировать Арафата», говорил бывший тогда бригадным генералом Амос Гилбоа, руководитель аналитического отдела АМАН.

Шарон понимал, что к тому времени Арафат стал такой популярной фигурой, что его открытая ликвидация превратила бы его в мученика, погибшего за благородное дело. Поэтому Шарон приказал разведывательным структурам усилить наблюдение за Арафатом, чтобы найти более тонкий способ расправиться с ним.

Операция Salt Fish трансформировалась в операцию Goldfish («Золотая рыбка»)[725]. Однако суть миссии осталась прежней, и Шарон распорядился, чтобы ей был придан абсолютный приоритет. Каждый день, а иногда и дважды в день команда Goldfish собиралась в кабинете Эйтана. «У нас были тысячи дел, которые были в сто раз важнее», – говорил Гилбоа. Но Шарон настаивал.