Воспоминания современников о Михаиле Муравьеве, графе Виленском

Повсюду стали устраиваться народные школы, и в двух губерниях (Витебской и Могилевской) в короткое время насчитывалось 560 школ. Повсюду раздавалась русская речь. Разговор по-польски в общественных местах или в служебных сношениях с чиновниками был обложен значительным штрафом. М<ихаил> Н<иколаевич>, как знаток русской истории и в особенности этого края, реставрировал многие памятники древности глубокой. Как просвещенный человек, он заботился изданием истории Литвы, трудами генерала Ратча, а равно в его управление началось приведение в порядок богатейшего Виленского архива.

Польские чиновники повсеместно были заменены русскими, приглашенными из внутренних губерний, и всем чиновникам увеличено содержание на 50 процентов. Кажется, в 1862 году государственный бюджет возрос до 120 миллионов, и было бы несправедливо большее обложение за польские грехи, а потому М<ихаил> Н<иколаевич> облагал контрибуцией польские владения для необходимых расходов.

Просеки, где проходила железная дорога, были расширены, и при каждой станции, в устроенных бараках были размещены войска, наблюдавшие за прилегавшими к ним лесами.

По всем уездам были назначены военные начальники с огромными полномочиями. Каждый из отдельных чиновников, встречая необходимость, сносился по телеграфу с начальником края и немедленно получал ответы. Телеграф за спиною кабинета неустанно действовал. Огромное пространство шести губерний как тело повиновалось душе, находящейся в Виленском кабинете, где М<ихаил> Н<иколаевич> работал без устали в продолжение 16 часов в сутки.

«Знаете ли, сколько мне прислано чиновников из Петербурга?» -спросил М<ихаил> Н<иколаевич> однажды перед обедом. Я отвечал отрицательно. «600, - сказал он. - А знаете ли сколько я отправил обратно? 400!..»

И только грязью Петербург хотел замарать патриотическое дело Михаила Николаевича.

Другой раз, также перед обедом, спросил меня М<ихаил> Н<иколаевич>, слышал ли я, что из Вильны сослан на жительство в Россию один из латинских первосвященников. «Я велел его везти не через Петербург, а через Сосницкую пристань», - прибавил он.

Петербург, получая ссыльных для дальнейшего их отправления, любезничал с ними, ублажал их, как бы протестуя против решительных мер главного начальника Северо-Западного края. Женщин позволяли даже возить по маскарадам и доставляли им разные удовольствия.

Еще до приезда Михаила Николаевича в апреле месяце генерал Иван Степанович Ганецкий разбил наголову значительную банду под начальством Сераковского, и Муравьев не дал возможности развиться новым бандам. Так что в августе вооруженное восстание окончилось.

- Теперь вы можете ездить без конвоя, - сказал мне М<ихаил> Н<иколаевич>.

Я напомнил ему о моем предсказании при первом свидании.

- Я и сам этого не ожидал, - отвечал он с торжествующей улыбкой.

Казалось бы, благомыслящие люди должны были радоваться быстрым успехам главного начальника края, даже потому, что прекращалось дальнейшее пролитие крови и восстанавливался порядок. Враги же и завистники М<ихаила> Н<иколаевича>, прислушиваясь к жалобам подсудимых, относили эти успехи к его кровожадности, дескать, его зверская натура нашла себе достойное поприще. Как помнится, смертельных приговоров в Вильне было вдвое менее, чем в Варшаве. Мы заявляем во всеуслышание, что М<ихаил> Н<иколаевич>, выслушивая подобные дела, прежде чем скрепить их своею подписью, становился на колени и долго молился. В то время даже влиятельные лица Петербурга находились в приниженном состоянии, заботясь о том, что о них скажут за границею, преимущественно во всемогущей газете «Колокол». Михаил же Николаевич, как утес, величественно и гордо стоял в открытом океане, омываемый со всех сторон разъяренною стихиею волн, состоящих из клеветы, злобы и всевозможных инсинуаций.

По семейному обычаю, превосходная, симпатичная, настоящая русская боярыня Пелагея Васильевна перед обедом наливала в стеклянную чарку водку и подносила ее супругу; М<ихаил> Н<иколаевич>, выпив и закусив, садясь за стол, спрашивал француженку, компаньонку Пелагеи Васильевны: «А что, бранят меня в газетах?». Картавя и с визгом «quelle horreur! quelle horreur!»¹⁶⁷ - вскрикивала она. М<ихаил> Н<иколаевич>, с улыбкою обводя глазами присутствующих, говорил: «Теперь и аппетит у меня увеличится».

Обеденный стол ежедневно накрывался человек на 40 или 50, во всю длину столовой. Гостеприимством хозяина пользовались прибывшие с ним лица. Эти почетные и честные труженики собирались по вечерам в красной комнате дворца, ожидая приглашения в кабинет. Тяжела была эта ночная обязанность, не дозволявшая сношений с губернским обществом, но этой мерою предотвращались все городские сплетни. В установленное время домашний доктор, отворив дверь кабинета, провозглашал: «Три часа, пора спать», на что М<ихаил> Н<иколаевич> отвечал: «Нужно спать, приказание доктора» и выходил из кабинета.