Воспоминания современников о Михаиле Муравьеве, графе Виленском

Стоял я раз посреди двора какого-то фольварка и посматривал, как солдаты с бранью и прибаутками вытаскивали из разных нор охотничьи ружья, сабли, седельные пистолеты и тому подобное. Утомившись стояньем, я сел на длинную колоду с выдолбленным желобом для корма или пойла кур. Фельдфебель, явившийся с докладом, вдруг стал пристально вглядываться в мое сиденье и, наконец, выразил желание, чтобы я побеспокоился встать. Говорю ему: «Рехнулся ты что ли? Какого рожна хочешь искать под куриным пойлом?». Вместо ответа он вынул тесак и стал тыкать им под колодою. Тесак входил до рукоятки, земля была, очевидно, разрыхлена. Пришлось мне побеспокоиться, принесли лопату, но не успели прорыть на пол-аршина, как уже оказался песок, в песке же соломенный тюк, во всю длину колоды, а в нем три ружья...

Был у меня в роте субалтерн-офицер Василий Львович Давыдов¹⁵². Он теперь покойник, и я могу помянуть его добрым, правдивым словом. Это был человек умственно и физически развитый, энергичный, находчивый и проницательный. Ему я собственно обязан неожиданным результатом экспедиции и прямо говорю: будь он ротным командиром, на моем месте, то не мне бы пришлось быть виленским начальником, а ему. Не о розысках и арестах говорю, это дело второстепенное, но Давыдов помогал мне словом и делом смягчать драконовское правило: «все виноваты!». Он добивался строгой разборчивости между правыми и виноватыми, убедил меня в непричастности многих, которых, по справедливости, следовало оставить в покое, даже под риском ответственности за послабление власти. Тот же Давыдов удерживал солдат от пьянства и насилия с такою беспощадною строгостью, что обыватели успокаивались, теряя доверие к революции, и склонялись на сторону законной власти.

В таком смысле по окончании экспедиции я и написал рапорт командиру Преображенского полка. Достаточно сказать, что все подобные рапорты докладывались Муравьеву командующим войсками в Виленской губернии. Насколько помню, рапорт мой имел форму военного журнала; особенного в нем ничего не было, разве то, что академическая практика помогла мне передать побольше фактов сравнительно немногими словами. По прочтении этого рапорта Муравьев, не заглядывая в кандидатские списки, велел назначить меня помощником военного начальника Виленского уезда.

Назначен был я помощником начальника уезда 19-го сентября 1863 года, а утвержден в должности начальника 17-го октября¹⁵³. На другой же день по назначении я представился Муравьеву, которого в первый раз увидел вблизи и услышал от него следующее:

- Я читал ваш рапорт (то есть об экспедиции 10-ю ротою) и вижу, что дело это вы уразумели как следует. Не верьте ничему, что вам будут говорить о снисхождении, гуманности, недоказанности вины... неправда! Ведь они виноваты более или менее, и самое малое наказание - если кто посидит в каменном мешке!... Нам надобно вырвать им зубы до весны, а иначе опять придется начинать сызнова! Я дал военным начальникам самые широкие полномочия, распоряжений своих не изменяю, а напротив подтверждаю и всегда поддерживаю. Поэтому не бойтесь ответственности, не стесняйтесь тем, что скажет следственная комиссия...

Выговорив последние слова, он энергично прихлопнул рукою кипу следственных дел, перед ним лежавших, и продолжал:

- Все это для вас не обязательно, и соображаться с тем, что могут или могли бы сказать, вам не следует. Еще раз говорю: если кто из этих... по виду покажется невиновным, нужды нет!... Пускай посидит, одумается, это самое меньшее из того, что все они заслуживают! А если увидите пристанодержательство, пособничество или хоть малейшую поблажку этим мерзавцам, приказываю вам все сжечь, сравнять с землею - будь-то деревня, усадьба, что бы ни было! Особенно строго присматривайте за панами и ксендзами, а с этими шляхетскими околицами не следует церемониться по их многолюдству: напишите мне, и я их выселю всех до единого! Ну-с, я рад, что могу вам дать случай послужить в такое время Государю и русскому делу!...

Получив столь резкие инструкции, я спешил ознакомиться с условиями и средствами новой службы. Муравьев подчинил всю гражданскую администрацию военной, то есть: исправники прямо подчинялись военным начальникам уездов, а становые пристава - военным становым. Из войск я получил в свое ведение Преображенскую 10-ю роту, графа Орурка¹⁵⁴, 2-й батальон Устюжского полка и небольшое число казаков гвардейского атаманского полка и донских.

Уездное полицейское управление поразило меня порядочностью и строгим приличием внешней обстановки. Оно расположилось в чистом, опрятном помещении, которому по виду соответствовал и личный состав чиновников. Старый почтенный исправник, подполковник Шпейер, был крайне неприятно поражен необходимостью подчиняться молодому гвардейскому капитану, лет на пятнадцать младшему по службе. Предместник мой, Тимофеев, занятый военными делами и относившейся к старику Шпейеру с полным доверием, не трогал гражданского управления.